|
Стеклянный револьвер капитана Глушко
Окно околотка выходило на улицу, а улица упиралась в окно, от свободы, весны и девушек в миниюбках кабинет капитана Глушко отделяла решетка. И если свет был там, то - по законам диалектики, - здесь была тьма. А тут еще юродивого привели… не к добру. Этот человечище сидел на стуле и явно наслаждался жизнью. Чего нельзя было сказать о капитане. Сучья работа!
Юродивый всё больше улыбался и этими улыбками скоро, видимо, под завязку заполнит кабинет, а как потом в нем службу служить? это же не цирк. Пришлось капитану заговорить первому и как-то этот фонтан довольства заткнуть:
- Любезный, как же ты попал в лапы моих архаровцев?
- Милчеловек, не ведаю. Я истину проповедовал на перекрестке, а меня - хвать - взяли под локотки и сюда определили.
Глушко отодвинул верхний ящик стола и указал в него указательным перстом.
- У нас, болезный ты наш, по циркуляру можно проповедовать только адептам корпоративного духа, золотого тельца, атеизма и еще не буду говорить кому, но ты к ним явно не относишься.
А вот если бы юродивый заглянул в ящик стола, то никакого циркуляра или там колбасы копченой он бы там не обнаружил, а нашел бы его взгляд внимательный или не очень только одну вещь. Вещь по своему забавную - стеклянный револьвер с единственным патроном, готовым к употреблению и хоронящем пока в самоем себе чью-то смерть.
- Мне Боженька истину шепчет, а я ее как могу людям передаю, а уж разрешено это или запрещено, то не мне решать. Сдается, что и не тебе… - и хитро так юродивый посмотрел на представителя власти.
- Ну и что с тобой делать?
- А ты меня, милчеловек, освободи и я пойду на все четыре стороны, куда меня сердце выведет.
- Фашист!
В двери появилась лысая голова гиганта Разбашева.
- Ну.
- Ты у Машки сотовый отобрал.
- Ну.
- Верни.
Лысая голова скрылась из кабинета. Капитан Глушко отмерял барабанной дробью по крышке стола утекающие из настоящего в прошлое мгновения кабинетного бытия. А юродивый сидел тихо. Через положенное время капитан нажал на нужные кнопки на сотовом и вызвал Машку.
- … - защебетала она смазливым голосом.
- За щеку возьмешь? - совершенно не сексуально и не игриво спросил капитан.
- …
- Ну и сиди за решеткой, дура!
- …
Капитан положил сотовый на стол.
- Фашист!
В кабинете появилась лысая голова гиганта Разбашева.
- Ну.
- Кто у нас в холодной?
- Гнус.
- Гнуса выпусти. Этого в холодную.
В кабинет по частям - уж слишком был велик - начал просачиваться Фашист.
- Там пока посидишь, про истину подумаешь, может, Боженька подскажет тебе как из застенок выйти. А Гнус пока на свободе побесчинствует: подкараулит какую-нибудь старушку в подъезде, тюкнет ее по кумполу монтажкой, кошелек заберет и тикать. А мы его возьмем и уже по полной программе оформим. А может быть застрелим, при задержании. Фашист, ты меня понял?
- Ну, - Фашист этим своим "ну" ответил на вопрос своего начальника и в некотором роде кумира, и одновременно пригласил этим веским "ну" юродивого пройти в холодную.
Поздний вечер, можно сказать ночь. Звезды проделали дырки в небе, луна - как серебряный рубль - выкатилась на небосвод и как засветила, подлюга! Но всего этого великолепия в городе не увидишь - засветка фонарей уличного освещения мешает. Да и кто вверх-то смотрит? Всё больше по углам глаза бегают, как бы там кто не спрятался, не ограбил или не изнасиловал… В отличии от потенциальных жертв, капитан Глушко шел по вверенному ему околотку спокойно - и не потому, что главный полицай здесь, а потому что знал, он тут последний человек, у которого даже самый бездозовый наркоман попросит закурить. Ногой он толкнул дверь в родной подъезд и столкнулся с импрессионистским полотном: девушка не могла попасть в вену баяном.
- Барышня, шприц вы не так держите, - заметил Глушко и стал подниматься на свой блатной четвертый этаж.
Дома капитана встретила супруга в ультра-мини халатике.
- Где деньги, изверг? - начала с порога домогаться жена.
- Ты же знаешь, что зарплата у нас аккурат седьмого числа… - устал, устал Глушко от всего этого.
- То есть, ты мне хочешь соврать, что денег нет?
- Есть, просто мало, - капитан не любил изворачиваться и срубать бабло по сусекам, всё это было скучно и пошло.
- Нет денег, нет и секса! - отрубила Роза и Глушко остался в коридоре своей трехкомнатной квартиры один на один с дочерью.
- Папа, а у нас скоро выпускной… - если это рванье и декольте можно было назвать одеждой, то доча была одета.
- У меня только заначка… - капитан подумал о плохом, но стеклянный револьвер в этом ему никак не мог помочь. Он лежал в ящике стола на работе. Так и было положено.
Доча судорожно схватила купюры из заначки, произнесла что-то неразборчиво, видимо, "спасибо, папа", хотя больше было похоже на "почему так мало", чмокнула отца в щеку и удалилась. Интересно, на чем держится на ней это рванье? Видимо, на бюсте - подумал Глушко и предрек, что эти округлости приведут в его дом проблему в виде молодого человека, который ему точно не понравится. А ведь скоро у нее выпускной…
Капитан понял, что дома находиться бессмысленно, крутанулся на каблуках и вышел во двор. Скамейчка гостеприимно распахнула свои объятия. Глушко накрыл доски газетой и на нее сел - он никогда не читал газет и у него поэтому никогда не было проблем с желудком. Но идиллию одиночества и тишины нарушил незваный гость, которые, как известно, хуже террористов. К капитану подсел его друг детства Михей.
- Палыч, всё плохо?
- Водка есть?
- Есть.
- Тогда не все, и не совсем.
- Понял, наливаю.
Они выпили белой из одноразовых стаканчиков (хотя распитие крепких спиртных напитков и было запрещено в общественных местах законом, который один из сидящих и был призван защищать), и не было на Земле людей более счастливых, чем они. Но и счастье в укромном месте легко нарушить. Счастье Михея добила вторая бутылка, а счастье Палыча добил Михей. Одним вопросом:
- А ты чего вождя не попросишь о повышении?
- Зачем?
- За мясом. Тебе же жена на счет денег пилит, а генерала дадут, так сразу лампасы, почет, дача и жалованье этим регалиям соответствующие.
- Не заслужил.
- Другие тоже не заслужили, а вон где. Ты же с вождем в одном садике чалился.
- Не чалился, а срок отбывал.
- А теперь всего лишь главный полицай околотка. Мувитон какой-то.
- Зато жив и здоров.
- Только жена объявила эротический бойкот.
- А ты откуда знаешь?
- От моей благоверный, она меня из дома выперла, чтобы с твоей язвой потрещать по душам. Еще по одной?
- Лишку будет.
- Давай, губа свистит, погода шепчет. Займем и выпьем сей же час…
Следующее утро постучалось к капитану не только похмельем, но и неприятными известиями. Юродивый сбежал. Точнее его выпустил Фашист, и сам ушел с болезным в неизвестном направлении. Видимо, навсегда. Фашист никогда не нарушал устава, а раз уж нарушил, то навсегда.
- Как так выпустил?
- Просто выпустил, - пояснил сержант с непроизносимой фамилией, отчего его все в околотке за глаза называли просто коротким матерным словом.
- А ты?
- А что я супротив Фашиста?
- Нда…
- И главное он разговаривал, - глаза сержанта загорелись нехорошим огнем.
- С юродивым?
- Во-во! Всю ночь трещали.
- И о чем они говорили?
- Да о всяком, про Бога там… - сержант указал перстом в серый потолок, - и про Бога тут… - он похлопал себя по груди, - и что страннее всего - сам Фашист говорил! Обычно он кроме фирменного "ну" и слова не скажет. А тут и "неужели" и еще "вон оно как".
- Вон оно как, - повторил Глушко, хотел плюнуть да в горле пересохло, посему заперся в кабинете и горло промочил, но плеваться уже расхотелось.
А потом эта странная информация про сбежавшего с юродивым Фашиста стала распространяться и обрастать подробностями, которых на самом деле не было, и пошла гулять по инстанциям вверх и чем дальше тем хлеще она становилась.
Утро следующего дня. Как гром среди ясного неба:
- Капитан, снимите звездочки с погон… - и совершенно не заслуженно, да и было бы из-за кого, а то из-за юродивого!
Эти слова, похожие на удар топором палача, прозвучали в центральной управе, и некоторое - неопределимое время спустя - его вызвали в главк. Там было уже не так тяжело. Его поливали грязью, а он молчал. Глушко оправдал свою фамилию: чем больше его прессовали, тем молчаливее он становился. Его глаза излучали тишину и еще холод. Ему было уже всё равно. Даже на последнюю и очень наглую провокацию, высосанную из пальца: "ты что думаешь тебе поможет, если вождь вспомнит, что ходил с тобой в один детский сад?" Глушко никак не ответил.
Он никогда не приходил с работы так рано, он как дурак пинал облетевшие желтые листья клена, он был без погон, без табельного оружия, он шел уже не по своему околотку. И только в кармане притаился стеклянный друг с одним патроном. И бывший капитан знал, что эта бесшабашная стекляшка сегодня гаркнет…
Шаги Глушко по коридорам главка, пауза, шаги Глушко по улице, пауза, неслышное шарканье по листве, пауза, шаги Глушко по подъезду его родной девятиэтажки, пауза, шаги Глушко по квартире, пауза (говорят музыку задают совсем не звуки, а паузы между ними). Немая сцена - доча смотрит на отца со стеклянным револьвером в руке.
- Тсс… - Глушко приложил указательный перст к губам и очень убедителен.
Надо молчать - поняла дочь.
Глушко открыл дверь в спальню, в отличии от кровати дверь не скрипела. А вот и картина маслом - его супругу любит какой-то незнакомый молодой человек. Капитан поднял пистолет и стал шептать всем известную считалочку: "Еники-беники ели вареники…" - в положенное время раздался выстрел и кто-то стал абсолютно доволен всем.
Доча притулилась к косяку и, оценив ситуацию, вымолвила:
- Папа, ты всё правильно сделал!
Капитан - если не полиции, то хотя бы собственной судьбы - Глушко опустил револьвер, из его дула источался благостный дымок, а вот сам ствол потрескался и уже больше ничего никому не просвистит.
<<<на Рассказы
|