|
Один день из жизни Проньки и одна смерть государя императора
Пронька по коридору дворца не шел - летел, парил, скользил, катился и при этом еще эдак пританцовывал (и грациозно). Перед ним растворяли двери лакеи, ему кланялись, кивали, приветствовали придворные (впрочем, не из высших и не князья). Хоть был он никто, и ни по происхождению, ни по богатству в подметки не годился многим из тех, кто расступался. Да-с. У королей есть свои шуты, а вот у императоров их быть не должно - ступенька в иерархии выше, чин другой, власть шире, в истории след глубже. Государь чтобы и лицо сохранить и обычаи обойти вывернулся следующим образом: назначил подходящего малого - Проньку - на должность дурака, которая в ведомостях не фигурировала. Шут не шут, придворный не придворный, а так особенный человечек, изюм на скотном дворе. Сам император про него говаривал так: "дурак дураком, а соображает" и даже иногда пальцем показывал вверх. Было от чего простому придворному, да даже и не простому, а приближенному, имеющему чин и вес (ну это временно), заискивать - не показывая вида, разумеется, - перед дураком. Резон тут прост: а ну как шепнет в неурочное время высочайшему чего-нибудь про тебя? Тогда немедля голова с плеч или в лучшем случае ссылка. И никак не обоснуешь, что ты не верблюд. Так что Проньке дорогу уступали и улыбался. И он улыбался. Даже шире. Но это у него природное, да и положение обязывает. Личико этого полненького человека было как яблоко зрелое. И румяное и гладкое и вроде как пахнет душисто. Доброта прямо лучилось. Такой всегда за столом со смаком блины кушает и медом пачкается весь, зато уж кинжалом сзади не пырнет и яд к вам в вино не подсыпет. А это дорогого стоит.
- Привет, Гриня, как жизнь? - приветствовал он после крепкого рукопожатия высокого гвардейца. На которого налетел с наскоку, и посему тормознул в своем парении, и даже отлетел несколько от бравого вояки, но ловко. Вообще всё у Проньки получалось ловко, но особенно под дурака косить.
- Я Степан.
- А пил я вчера с кем? - не понял Пронька и захлопал белесыми ресницами.
- С Гриней, - подумав, ответила глыба. Увесисто получилось, в одной охапке эти два слова поди и не унесешь.
- Тогда извини. Похожи вы оба, точнее друг на друга. Как близнецы прям.
И уже было скрылся Пронька за дверью, но воротился (на верхнюю половину) и уцепившись за косяк казалось заводными пальцами спросил:
- А Гриня где?
- В казарме.
- А тебя как… - шустрые брови вверх.
- Степан.
- Я запомню…
Гвардеец никак на этот ляп памяти Пронькиной не отреагировал, впрочем, того уже и след простыл. А проявился он уже в спальне государя императора. Так вот без доклада, утром, когда не известно еще почивает самодержец или уже нет, в святая святых мог завалиться только Пронька. Почему? Да просто так захотелось Самому. Министр по чрезвычайным происшествиям предуведомлял о своем появлении стуком, супруга - запиской (чтобы не вспугнуть…)
Кровать не имела полога, ангелочков резных и прочих атрибутов эстетствующей сволочи, она была низкой, широкой и довольно жесткой. На этой жесткости возлежали фрейлины Дарья Кирилловна и Дарья Константиновна. Эта пара являла собой реальное воплощение в жизни идеи полной противоположности. У Дарьи Кирилловны были не груди - арбузы. А росту она была по грудь Дарьи Константиновны, хоть таковой у той и не имелось. То есть была, конечно, но так - один намек, особенно если в неглиже, как сейчас, и рядом находится Дарья Кирилловна с ее холмами необъятными. А там - ровные долины. Вот и возникал контраст, из-за него государь фрейлин и держал исключительно вместе и рядом с собой (у императрицы-то свои девки были). Выражался он как всегда метко и кратко о них так: "Навряд ли вы на всем белом свете найдете двух Даш, контрастней, чем эти". Пронька так величаво изъясняться не мог, и знал об этом. Посему начал низеньким слогом, зато с экспрессией:
- А день-то какой чудесный! Вы встали, солнце встало. И заиграл мир красками, и благодать наступила! Да и новость-то какая радостная. Северные нам войну объявили.
- Что же в этом радостного?
- Так смертоубийство массовое начнется. Сколько людей на небеса-то попадут.
- Тебе что, жизнь здесь не нравится?
Пронька не мог удержаться и не удержался - погладил двумя пальцами (и ладонью, когда не мог только двумя) гладко выбритую ногу Дарьи Константиновны от лодыжки вверх до колена и обратно, а раз погладив, не смог побороть в себе желание повторить это путешествие пальцевое. Но только до колена! Потому что дальше вверх было нельзя, а можно только вниз, но с другой стороны, а там соблазны и можно потерять нить беседы. Вот и приходилось оборачивать порывы изыскательные.
- Да с вами хоть где уютно будет, но для остальных, лишенных света вашей милости, лучше там.
- Поданные мои просто так от меня на небо не уйдут. Пленных не брать. За побег расстрел, за пропаганду пораженческих идей и прочий шпионаж четвертование, - император явно приходил в хорошее расположение духа, и даже ущипнул за сосок Кирилловну. Заколыхалось.
- Вот и я говорю чудесный сегодня день.
Арбузы Дарьи Кирилловны все еще содрогались как свежий розовый пудинг. В подтверждение ли слов Проньки, али в опровержение - то неведомо.
- От внешней политики перейдем к внутренней. У тебя дуэль с князем Оболенским?
- Да я получил вызов и перчатку. Что за щедрость, право слово. Зачем они мне? - Пронька пожал плечами, у него это получилось комично. Константиновна чуть прищурилась в улыбке, а Кирилловна показала дураку язык. Дурак не обиделся.
- Чем же ты князя так вывел из глубокой ипохондрии, в которой он пребывает с самого рождения, а возможно в ней он плавал и предродовые девять месяцев.
- Сказал про его супругу непотребное.
- Что именно? - костяшки императорские поскребли волевой подбородок (ни намека на щетину).
- Что она дура и сука, - Пронька зашаркал ножкой и сделал вид нашкодившего мальчишки, но так, что всем было ясно: ему ни капельки не стыдно.
- Ты польстил ее умственным способностям.
- Вы как всегда правы, ваше императорство (только Пронька имел привилегию называть государя так фамильярно).
По звонку государя явился человек с подносом. Император откушал кофе. Константиновна пирожное с чаем, Кирилловна чуть пригубила фужер минеральной воды. Видимо, вода и наливалась в ёмкости арбузов. А вот куда девались калорийные пирожные? Загадка.
- И что, будешь драться? - продолжил утреннюю беседу император. Он знал, что бодрые слова тонизируют лучше кофеина.
- Как всегда нет, - широко (под другому он и не умел) улыбнулся Пронька.
- Наверное, ты изящно свой отказ обосновал.
- Отделался штампом самопальной конструкции: "Пусть вам достанутся честь и смелость, а мне трусость и жизнь!" - рука вознеслась к потолку (без лепнины и росписей).
- А зачем тебе жизнь, если тебе не за что ее пожертвовать?
- Есть за что, но только не за слова и не за идеи, - еще больше ввинтил в воздух указательный палец дурак.
- Положим за меня отдашь.
- Всенепременно! - закивал Пронька.
- Кто бы сомневался… А еще за что? За любовь?
- За любимую.
- Обязательно тебе для привязки чувств нужно тело.
- Не разумею, слишком для меня мудрено.
- Ты страшный человек, Пронька! Обозвал дураком посла Северных территорий. Ведь знал, подлец, что их король молод и не стерпит. И вот война. Полезная нам война. Расширим территории свои, осеним сенью орла варваров, не вышедших из феодализма. Но что хорошо во вторник, то плохо в среду. Оболенский мне нужен на фронте и без лишних мыслей. А из-за твоей шалости он теперь будет излишне мнительным, часть его мозга будет пыхтеть негодованием, а часть… впрочем, есть ли там место для двух частей. Как думаешь?
- Я скромная пыль на ваших сапогах, чем думать мне? - чуть ли не на поэзию с прозы соскочил дурак.
- Не скромничай, лучше рассмеши меня.
- По заказу не умею, не профессионал смехосоздания. Без образования мы, не местные, выписали из провинции бандеролью. На паровоз опоздали и вот к обозу прибились. А теперь еще и воинская повинность, на фронт маршем кортиком вшей давить, - Пронька картинно вздохнул. - Поскользнуться, конечно, могу на паркете.
- Слишком большая роскошь для тебя тут паркет стелить. Пошел вон! - император резко поднялся и стал одеваться.
- Слушаюсь и повинуюсь.
- Ты не прекратил гладить Дашутку?
- Оторваться не могу.
- Тогда отрежься, зачем тебе кортик?
- Не иначе как для самоликвидации.
- Бесполезная вещь получается. Возможно, от твоего неусердия он покроется ржавчиной, ты им уколешься, произойдет заражение крови и будешь ты от этого диагноза умирать долго и мучительно. А мне придется скорбеть, а потом еще и каждый год на могилу цветы носить… Лучше я тебя кремирую.
- Приказываете перестать чистить?
- Уйдешь ты наконец? - строгие серые глаза государя прострелили дурака насквозь.
- Бегу, - Пронька с сожалением оторвался от ноги Дарьи Кирилловны, последний раз окинул взором непомерную арбузность Дарьи Константиновны и ретировался (надо привыкать к военным жаргонизмом - время гражданских терминов прошло).
Впрочем, если рассказывать один день из жизни Проньки с самого начала, то всё (что именно всё станет ясно несколько позже, и особенно о смерти помолчим сейчас) стало выкаблучиваться несколько ранее. Дурак (пусть и не по табелю для жалования, а по призванию) встал рано, а даже и вовсе не ложился. Не до того было. Занимало его время куртизанка … Ее государь одним метким словом набросал так: "не бабель, а стапель", Пронька нюансов заморских слов не различал и выражался проще: "не баба, а станок". Гетера была действительно ненасытна и посему спать Проньке не давала. Однако же он не был с ней близок в это темное время суток. Попросил саму себя услаждать, а сам как бы на роль свидетеля настроился. И объяснил такое странное свое поведение нехарактерно: причудным развратом, мол, заняться хочу. …бабель ломалась недолго, далее она охала и стонала исключительно соло, а Пронька больше на звезды смотрел. Хотя чего на них пялиться, всё одно и то же. Неужели дурака мысли глубокие занимали, как так? Очередной парадокс…
И только спустя положенные тик-таки на небо выкатилось румяное яблоко и ударило под ресницы. Пронька уплатил куртизанке положенное за услады, накинул за особенный разврат, и двинул во дворец. А далее уж без задержек пошла сцена в спальне государя императора, при красивошном участи двух Даш.
Полдень или около того. Император отправился смотреть войска. А Пронька навострил свой кортик в сторону рынка: запасать фруктов к ужину. С ним всюду по базарным рядам шнырял помощник казначея и мешал выбирать вкуснятину. Только Пронька закажет меру яблок хрустящих - только что с дерева, - да еще моченых, вареных, жареных, пареных и в виде варенья, как тотчас горе-помощничек всё норовит умалить количественно и навалится торговаться денежно. Ну как при такой суете за день фруктозапасы пополнишь?
- Скупой ты человечек, неширокий. Не наш, - пенял ему Пронька.
- Моему шефу деньгу платят в виде процента с сбереженного, а не с растранжиренного, - нудел высокий и посему неустроенный в доброте Аполлон (ну кто такие имена детям дает, а? Изверги!) - Тебе дай волю все купишь, чай не на свои.
- Ну и что? Один раз живем. Ты бы мне лучше дал деньжат по максимуму от того, что на харч выделено, я бы сам отоварился, - чересчур логично аргументировал дурак.
- Тебе только дай, за добавкой тут же прибежишь. Вместе ходить будем! - не отставала оглобля в черной тройке и такой же траурной рубашке.
- Трудности выправляют характер. Ну пошли что ли, а то застоялись. Яблоки они конечно главные, но мясо главнее. Пройдем через рыбу, чтобы уж не возвращаться, - оранжевая жилетка Проньки забивала оптимизм даже его изумрудные брюки, не говоря уж о красной рубахе косоворотке и ярко желтых, начищенных до умопомрачительного блеска штиблетах.
После обеда - продолжался он с двух до трех (минуты никто не считал) - надо было дать набитой мамоне успокоение, посему государь повелел устроить назначенную на четыре порку Машки прямо сейчас. Сам вольготно обосновался на диванчике в ложе, и чтобы ничего не пропустить из буйного действа подложил под свой зад подушку (обзор горизонта от этой манипуляции стал ширше).
- Государь, а вам не кажется, что это прекрасное тело от ударов бича несколько потеряет в своем блеске? - Пронька через бинокль смотрел как готовится экзекуция и несколько излишне проявлял нетерпение.
- Зато душа облагородится, - парировал император.
- Как вы правы! Вы всегда правы, а я всегда не прав, поэтому и споров у нас не бывает никогда. Но все-таки тело, такое тело! Такое раз на миллион выпадает, да и то не всегда! И ведь в лохмотья, в лохмотья кожа превратиться, - похотливо сопел дурак.
- Не о теле, а о душе думай. Ее спасать надо, а тело это тлен... - смахнул пылинку с мундира император, и уже палачу сбросил вниз приказ: - Не десять, а двадцать плетей, и чтобы с оттягом, с солью. По полной программе работай, мастер. За усердие награжу, за лень сам под плеть пойдешь.
И засвистела плеть. Мастер оттягивал и сил не жалел. Лучи ярила выбивали у него на лбу пот.
Два часа то ли пир, то ли смотр, то ли бал, то ли сон. Проньку убей, а он не признается: чем занимался, что делал, какими своими обязанностями манкировал. Далее так продолжаться не могло и он начал пробиваться в темницу. И пользуясь где связями, а где взятками и каскадным шантажом, проник туда, откуда большинство мечтает выбраться.
Застенок. Сыро. Темно. Со стен срывается отчаяние многих и многих загубленных тут личностей, и липнет оно к непрошеному посетителю, излишне живому и не в меру яркому тут.
Руки Проньки не были на месте. То воду к губам Машеньки поднесут, то заламываться начнут, то одна другую бьет кулаком о ладонь, то пальцы в глаза лезут и влагу смахивают, то в пасть суются и зубы их кусают, то шарят по стене (когда дурак вскакивал и не помня себя бросался куда-то), то опадут, когда очередной вздох тяжелый из груди вываливался и в корчах падал на пол. А Машенька молчала, и не дышала почти вовсе. Еле заметно. Пронька качался на стуле, бормотал нечленораздельное, набирал в легкие воздух и не мог выдохнуть. А наверху из потайного окна за мучениями своего полураба-полушута наблюдал невидимый император. И улыбался. Хищным оскалом на тонком благородном лице.
Оттикало. Пора было выходить. Улыбка поганая на лице дурака выкристаллизовалась. Не сразу - поначалу рассыпалась, но слепил в конце концов. С ней Пронька и выскочил из камеры как чертик из табакерки.
- Эх, брат, не знаешь ты какое наслаждение охраняешь. Какова, а! Чуть в крови, конечно, но тело - персик из райских кущ. М-м-м! - целует щепотку пальцев. - Вяловата после экзекуции, но зато податлива и слова поперек не скажет, - и улетел живчик Пронька в погоне за удовольствиями дальше.
- Гы, гы, гы, - оскаблился "брат".
- Во дворец бегу, еще напиться успею, - уже издалека донеслось.
Но подъем по лестнице на одном дыхании Пронька не выдюжил - остановился. Привалился к стене, улыбка сползла с лица и оно обрушилось печатью горя. И снова слезы надо было срочно высушить. По щекам хлест-хлест отгремела канонада пощечин… так-с… выпрямиться, и набрать скорость. Через час он уже как ни в чем не бывало зарядил (то ли на оргии, то ли балу) опием трубочку и с возгласом: "На крышу, там приход сильнее!" убежал. И только на крыше запалил. И заскрежетал зубами о чубук. Но не пыхал, лишь рубаху окуривал. А потом пеплом штаны запачкал. И ясными глазами, но пустыми, страшными, выл неслышно на луну, которой не было не небе. Не время. И скреб ногтями грубый камень и не мог сжать то, что делало сердцу больно.
Вечер. Кабинет императора. Все двери плотно закрыты, но если их и раскрыть настежь, то все равно никто из придворных не услышит повышенных вибраций. А вот такая инструкция на сегодня дадена.
- …так убей меня! - глаза государя пылали то гневом, то какой-то идеей, такой вот обширный пожарище сжигал внутренние покои государева организма.
- Вы же знаете, что я этого не сделаю, - личико Проньки сморщилось, теперь оно походило на гнилое яблоко.
- Почему это?
- Не подхожу я для убийцы государя императора. Калибр не тот. Жалкое я существо, - мялся дурак. Старался вывернуться из неведомых сетей, угрозы он не разумел, но предчувствовал: будет плохо, ой как плохо будет!
- А ты встань с колен. Знаешь, зачем я Машку приказал выпороть и в крепость заточил?
- Слухи ходят, точно не знаю, - Пронька казалось расчленялся на составные части.
- А еще жених! Жениться хотел?
- Хотел.
- Так я и не препятствую. Только ей сказал, что правом первой ночи воспользуюсь, а она и всбрыкнула. А это уже оскорбление, можно даже сказать, бунт на корабле. Чего молчишь?
- Не говорится что-то ничего.
- И сейчас не убьешь?
- Нет. Помилуйте, государь! Милости прошу! - бухнулся Пронька на колени.
- Милости?! Не заслужил! А ну как прикажу завтра до смерти засечь Машку? Может думаешь, меня тяжело убить? А вот пистолет на столе припасен, специально на этот случай. Ужели не стрельнешь? - ладонь императорская аки мост на трубочку направилась. Да, на такой свирели можно сыграть реквием по самодержавной власти.
- Так он небось и не заряжен, - как-то подобрался Пронька, ох как трудно за словами следить. И еще труднее за руками, когда решение так близко и одновременно так далеко. От тебя прежнего. Но ведь нынешнего еще пока нет, и нового нет. И еще от этого тяжелее, хотя бы уж вроде и некуда…
- Заряжен.
- А гвардейцы за дверью?
- Нету гвардейцев. Успеешь и в меня пальнуть и в потайной ход скрыться. Не тушуйся за дверкой засады нет, - император повернул подсвечник и потайной лаз открыл свой зев. И не было там засады.
- Не могу. Убейте лучше! - заклокотал Пронька, были бы слезы - заплакал, но кончились они давно, вечность назад, в темнице, у рубцов на спине Машеньки.
- Не тебя хочу убить, - серость глаз заморозила собеседника. - Сами! Сами должны убить в себе рабов. А все на карачках предо мною ползаете. Порода холопская! Не вытравишь. Ползаете, сапоги целуете, любите целовать, да еще и благодарите за это. Потому как сами даже ползать не можете! Обязательно вам надо вокруг сапог ползать. Так не убьешь? А Машка бы ради тебя убила! Баба сильнее мужика. Да какой ты мужик, - махнула резко одна рука по воздуху и опустилась.
Другая рванула со стола пистолет и поднялась вверх. Раздался выстрел. Государь император сделал шаг вперед, казалось, он хотел оттолкнуть что-то от себя, и в то же время глазами как будто благодарил своего убийцу и… рухнул. Пуля попала прямо в сердце, но натура этого человека была настолько сильной, что и почти мертвый он совершил еще один поступок - падая, стянул со стола скатерть и как бы накрылся ей как саваном.
Тишина родилась. И ни топота ног гвардейцев, ни хаоса звукового переполоха. Как будто ничего и не произошло.
- Ну вот, Пронька, ты его и убил. Хорош! Поступок достойный воина.
- Помилуйте, я даже пальцем не касался, - всплеснул пухлыми ладошками дурак.
- Убил-убил, завтра траур будет, а через сорок дней бал. И чтобы ты там во всей красе цареубийцы был. Надеюсь, Машенька успеет к тому времени поправиться, - в зеркале отражался говорившей. Маскировочный цвет формы, никаких знаков различия. Еще более волевой подбородок.
- Слушаюсь, э-э-э…
- Государь император.
- А…
- Ничего не изменилось.
- Понял, ваша светлость, понял. Это я грустный был, когда государя император не было, в момент, так сказать, отсутствия… межвластия… анархии… простите дурака за лепет, красноречия нету. Не то, не то! Ах да, сейчас уже возрадовался! - лицо Проньки казалось нашлось и снова прилипло на положенное место.
- Мой предшественник, надо отдать ему должное, очень вовремя развязал войну с Северными. Но сам на роль полководца не тянул. Форсил в сапогах, а сейчас время высоких шнурованных ботинок.
- Как вы верно заметили, прямо афоризм. В самую горячую точку.
- Не льсти - не люблю, - заложив руки за спину, император прохаживался по кабинету, ботинки тревожным будущим.
- Как вы правы, как правы! Больше не буду.
- А знаешь, мне Машка совсем не люба, - государь остановился. - Женщины - утешение слабаков. И уж разумеется я не буду пользоваться правом первой ночи. Ретроградство какое-то. Сам ее возьмешь. Ну как, радуешься еще больше?
- Да как же не радоваться, даже в комнате светлее стало. И вы пришли и озарили, и такая новость ясная. Всё одно к одному.
- Так ботинки целуй, милостей бесплатных не бывает.
- Уже, уже! - и Пронька бухнулся на пол, и пополз мимо мертвого государя, к подошвам живого.
<<<на Рассказы
|