Ленивая красавица

Цветок первый.

Лорд Вэйн направлялся на королевский турнир. Он никогда не спешил и в этот раз сохранил верность своим привычкам. Его характер не принимал спешки, как организм пьяницы не принимает воду. В этом цельном человека слились доблесть, склонность к разрубанию узлов, аппетит к мужским занятиям (войне, вину и картам), в этом сплаве не имелись червоточины в виде коварства, поползновений к измене и мелочности. Никто никогда не пытался его соблазнить участием в заговоре. Зато в битвах он слыл первым рубакой.

На тракте его сопровождал друг Арн, не более одного менестреля, хотя голосил тот за трёх, а также дюжина рыцарей и положенное их статусу количество оруженосцев и прочих лентяев. Если с другом ты съел пуд соли, рубился плечом к плечу в битвах, посещал бордели и напивался в стельку в кабаках, то поговорить практически не о чем. Поэтому Вэйн и Арн ехали молча. Это густое дружелюбное молчание разбавлял менестрель, его звали Жак, но он сам себя называл не иначе, как серебряный голос Срединных лесов. От недостатка скромности этот длинноволосый парень точно не умрёт.

- Милорд, давайте я услажу ваш слух своей новой песней! – предложил менестрель и начал петь раньше, чем Вэйн кивнул или каким-нибудь другим образом выразил согласие.

Берёзки инеем оделись, и ёлки снежные стоят…

В жару подобная песня - и уместна и одновременно вызывающа, кому что более по душе.

- А если в тебя стрельнуть из арбалета, ты сможешь так залихватски петь? – лицо лорда не выразило ничего и от этого предположение стало ещё более мрачным.

Менестрель закашлялся и сбился с ритма и седла.

- Но куплет допоет, может, зарубимся? – предложил спор Арн.

- Милорд, вы совершенно правы! – Жак не хотел переводить разговор в практическую плоскость. А больше всего он не хотел, чтобы в него стреляли из арбалета. Даже всего один раз.

- Менестрелю нельзя верить на слово. Пока не выстрелим, не узнаем. Ставлю сто монет, что куплет он допоет и после стрелы в живот, - Арн не унимался.

Жак начал зеленеть, что впрочем, было несколько уместно, ибо в гербе Вэйна зелёный - основной цвет. Мучения менестреля прекратило появления на горизонте флюгера. Петух удало стоял на крыше таверны, а в её погребах, наверняка, имелся изрядный запасец холодного эля! Всадники пришпорили коней, несостоявшийся спор забылся, так эль спас жизнь человека. Скольких он свел в могилу, история умалчивает.

В кабаке - а в подобные питейные заведения легко попасть, но не так легко выбраться - заправляла Соня. Весила она больше, чем средний рыцарь в доспехах и могла заехать сковородкой по башке так, что одним охальником – будь он в шлеме или без шлема – в кабаке становилось меньше.

Мальчик принес сковороди с жюльеном для честной компании, это вам не какой-то мелкий жульен в тарелочке, это громадное шкворчащее месиво в сковороде, что твой щит, оно румянится сыром, толсто, как ломоть, что сам себе отрезает священник в постный день, в общем это скворчал настоящий жульен для голодных мужчин. Его тут же стали уплетать со свежеиспечённым хлебушком, запивая это добро, конечно, Элем! Чуть позже к раздаче подоспели колбаски, а к ним порезанные помидорчики и огурчики – только что с грядки, и конечно лучок и чесночок – как же без этих бодрый овощей. Далее созрел барашек, просто барашек, без всяких особенных приправ и изысков. Нежный и сочный, а в качестве гарнира к нему - картошка по-деревенски. Кто же откажется от картошечки с мясом? Соусы острые поливали мясо. А для любителей рыбки на стол выплыли мелкие жареные карасики, их лузгали как семечки, а также форель, после купания её в соке лимона – чудо как хороша. Ушица опять же, наваристая из девяти сортов рыбы, не считая ёршиков (не только кошкам идёт эта колючка речная рыбка на обед, от неё в ухе особый навар). Яйца куриные, перепелиные и зачем-то дрозда. Можно разбить скорлупу о голову шута, а нет шута, так и менестрельская сойдет. Конечно, бард от такого негожего обращения с ним обиделся и затянул заунывную песню. Первая строчка в припеве у этого образца моралите изобилует действием:

Я хлестал твою попку плёточкой!

Эль щёдро подливался. А тут и холодец с хреном на столе объявился. Как раз для паузы перед оленем.

- Из королевского леса, поди? – уточнил Арн у Сони.

- Когда я покупаю мясо, я смотрю на само мясо, а где оно до этого бегало, мне без разницы! – Соня поправила корсет. Арн вспотел, то ли от горячего мяса, то ли от холодного эля, то ли от волнующего бюста.

Когда зубы рвут оленину, не до болтовни. Мальчик опять же исправно подносит эль. Пустые разговоры в это время неуместны. А вот когда утроба набита под завязку и пирожки с печенкой туда протискиваются с трудом, тут можно вспомнить славные рубки из своего прошлого. А прошлое у лорда Вэйна и Арна позволяло вытаскивать оттуда большие и малые баталии без чесания затылка и морщенья лба.

Под куриные крылышки менестрель перешел к героической саге о подвигах Форса и дошел не то до пятнадцатого, не то до семнадцатого куплета (основные подвиги ещё даже не начались)… и тут лорд Вэйн решил, что хорошая драка лучше дурной песни.

- Эля всем и пусть никто не уйдет обиженный! - этот широкий жест встретил в пивной бурное одобрение. Только Соня куда-то делась. Да и Арн исчез и это некоторым образом объясняло, куда пропала Соня. А чего же не понять одинокую женщину? Вся в делах, да в делах…

- Этот перстень, - лорд снял большой и увесистый перстень с пальца, - получит тот, кто последним останется на ногах. Биться будем на кулаках, а железо оставим для ратного поля, да всяких турнирных забав. Кружки и табуретки, думаю, пригодятся Соне, ну а если пара-другая разобьется к чертям, так не велика и беда…

- Все против всех? - решит уточнить кузнец, дюжий мужик, такой стоит троих в кулачной драке.

- Ну, если кому требуется помощник, чтобы поддержать штаны, так это дело его…

Раздался хохот, а потом началась добрая драка. Кровь запачкала стены, выбитые зубы усеяли пол. На шум откуда-то сверху (ужель с сеновала?) спустилась Соня. Она начала так хайдакать сковородой направо и налево по бошкам бездельников, которые захотели учинить её заведению разорение, что ряды охотников до перстня изрядно поредели. Арн в белых… но пусть эта часть его белья останется неназванной, со всеми рыцарями иногда бывает подобное – вступаешь в бой, не особо нагруженный латами и даже просто одеждой, ринулся на помощь другу, но когда понял, что это не побоище, а честная игра на кулачках, умерил свой пыл, а потом и вовсе ухватил Соню и уволок…

Через много разбитых голов, сломанных носов и раздробленных костяшек в кабаке на ногах остались двое. Кузнец и лорд. Они сошлись так, что кости захрустели, они бились так, что казалось крепкое здание развалится, как карточный домик. И неизвестно чья бы взяла, если бы на пороге кабака не появился мальчик в одной рубахе:

- Тятя, тятя! Мамка родила! Пацан! – выпалил гонец.

Кузнец замер. Лорд опустил кулаки, кузнец сделал то же со своими молотами.

- Хорошо помяли друг другу бока! – лорд поднял ладонь и неё услужливо вложили перстень - Держи, это подарок новорожденному!

- Но мы ещё…

- Полно! Время драки прошло, сейчас самое время промочить горло и выпить за здоровье наследника. Сколько у тебя мальцов?

- Этот четвертый, еще две дочки….

Те кто мог двигаться, поздравляли кузнеца. Кто двигался с трудом, просто пили эль там, где лежали или сидели, прислоняясь к стенам…

Город встретил шумом. Обычные хлопоты по размещению. И вот они впервые увидели её… Арн выдохнул: «Я б ей вдул!», Вэйн ничего не сказал, но прищурился, а Жак выдал из утробы: «Ой-ё-о-е-оу!» и тут же решил, что посвятит ей поэму или даже элегию в 28-ми частях.

К турнирному ристалищу загодя тянулись все – богатые и не очень, молодые и посеребренные сединой, вояки и трусихи – в общем люди обоего пола, всевозможных цветов кожи, вероисповедания и благосостояния, а также степени подпитости. Кто ж на сухую турнир смакует? Место ристалища традиционно выбирают живописным, и эта площадка не подвела: тут и лес и речка имелись, и поле ровное (а как же без него?), ограда ристалища и лавки для гостей пахли свежеструганным деревом, к этому добавлялся пряный запах скошенный травы, а также разнообразные ароматы цветов, коих слуги поднесли в корзинах, не жалея плеч своих. С яркостью цветов соперничали лишь шатры приехавших на турнир рыцарей, а также их подновленные гербы на щитах. Броня блестела на солнце, а стертые до мозолей ладони оруженосцев многое могут рассказать о том, как достигался этот блеск.

На галереях народ сортировался. Богатые направлялись под навесы, защищающие от жгучих лучей солнца, там на местах разбросаны многочисленные мягкие подушки, а рядом фрукты и прочие продукты земли и воды – всё включено в стоимость, народ попроще толкался за места на скамейках, безбилетники – оккупировали деревья. Периодически слышался хруст и ругань – кто-то падал с дерева, кому-то не повезло больше – он оказался внизу и принял на голову ноги в ботинках, а также то место, откуда они растут. Отдельно золотилась ложа для гаранта стабильности оплаты турнира, то бишь для герцога Черрокского.

Конечно, особенно наглые лезли на места получше. Их гоняли. Драки разнимала стража. Иногда – когда дубасили друг друга люди более габаритные, чем среднестатистический доходяга из муниципальной стражи, - служивые предпочитали оставаться в стороне. Так зубы целее будут!

- Горячие пирожки! Холодное пиво! – торговцы на все лады расхваливал свой товар. Судя по отсутствию в пятимильной зоне от турнира бродячих собак, кошек и крыс, лучше не заглядывать внутрь пирожков с мясом. А по степени охраняемости емкостей с пивом и помещений, где его разливали, лучше глотать пиво, не приглядываясь к этому пенному напитку. Врачи, а также просто разумные люди принесли еду и питьё с собой.

- Горячие пирожки! – особенно зазывательно напряг глотку торговец, в толщину шире, чем в ширину толще.

- Если не уберешь от меня эту гадость, я из тебя пирожок сделаю! – по доброму ответил йомен, но глаза его так сверкнули, что торговец обогнал ветер и поставил рекорд этой местности по бегу и заодно звуку, с которым его душа ушла в пятки.

Отдельной жизнью жили и отдельной смертью умирали надежды тех, кто поставил свои золотые, серебряные или медные монеты на того или иного рыцаря. Но об этом, а точнее о тех, кто вылетел из седла, менестрели не слагают своих песен.

Ни одно копьё не выбило из седла Лорда Вэйна, а вот его не знало промаха. Получив награду победителя, он осчастливил короной королевы Любви и Красоты… вестимо её. Она улыбнулась, покраснела, видно, по сердцу пришлась безделица. Но не более того. Она не ответила так, как одним движением век даёт понять женщина: ты - мой мужчина!

Последующие ухаживания принимались. Отец красавицы давал понять, что не против, если лорд Вэйн станет его затем. Такой партии во всем королевстве поискать. Как-то на охоте, когда отец и лорд ехали вместе, произошёл вот какой разговор:

- …но поймите, лорд Вэйн, лично к вам я расположен всей душой, я вас помню ещё по осаде Бийска. Не буду ходить вокруг да около, лучшего мужа для моей девочки, чем вы – не найти! Но вы же знаете нынешнюю молодежь… Они же всё решают сами. Им же слово поперек сказать нельзя! Так что я не могу её неволить…

- Нет, нет, о принуждении не может быть и речи… - лорд Вэйн помолчал немного. - Но, как вы заметили, я тоже помню осаду Бийска, и я не так молод, чтобы попусту ездить на балы и вздыхать. Сегодня я сделаю предложение.

- Да поможет вам Бог! - всплеснул руками папаша.

То ли Всевышний не особо прислушивался к отцу, то ли просто день был не Вэйна, но разговор в саду с красавицей не выковался в цепи Гименея. Лорд подарил самых лучших роз, что смог достать на Цветочной улице, чинно и благородно предложил руку и сердце. Она уверила его, что… далее последовали положенные вежливые слова. Вэйн не любил формальностей, по его мнению, трех букв в слове «нет» вполне достаточно, чтобы выразить отказ.

- Будьте счастливы! – более Вэйн не задержался в доме.

На следующий день он приказал собираться. Через два часа Вэйн, Арн, менестрель, а за ними дюжина рыцарей и свора бездельников выехали из ворот городской стены.

- А мы заедем к Соне? - поинтересовался Арн, когда шпили города скрылись из глаз.

- Несомненно. Надо узнать, как здоровье сынишки кузнеца.

Вэйн печалился и плохо скрывал своё настроение. Менестрель это чувствовал, поэтому молчал, он сам тосковал, ведь так и не написал элегии…

А чья-то рука положила цветок между листов толстой и тяжёлой книги, и скоро роза засохла и стала плоской…

Цветок второй.

Поэт Дерзкий появился в городе неожиданно. Ещё вчера о нём никто не слышал, а сегодня о Дерзком говорят все. Откуда он явился, никто не знал. Пока молва судила, да рядила, списки его стихов разошлись по рукам. Он декламировал на улицах и в тавернах, на площадях и в домах терпимости, на базарах и в порту, говорят, даже в тюрьмах он читал. Как его туда пустили? Не могли не пустить! Дерзкий очень быстро стал народным поэтом. Плоть от плоти, кровь от крови. Он писал и о том, что волнует каждого, и о высоком - и тогда обыватель отлипал от быта и возносился к звёздам, и о низком - и тогда власть предержащие с высоты башни из слоновой кости в тысячу локтей спускались до уровня моря. Он писал о жизни и смерти, добре и зле, любви и ревности. Он был понятен, в отличие от многих эстетствующих натур, которые скорее пустят себе кровь в тёплой ванне, чем будут поняты народом. Но он не лебезил перед толпой, он не боялся сказать свиньям, что они свиньи. Его эпиграммы разили точнее, чем арбалетные стрелы. Его часто вызывали на дуэль. Но он владел мечом не хуже пера. Когда он зарубил лорда Петроля - а тот считался одним из лучших бойцов в округе - Дерзкого перестали вызывать. Да и много ли чести для дворянина, что его зарубил бродяга без рода и племени? Уж лучше в своем замке скрипеть зубами, читая эпиграмму про себя. Печень и желчный пузырь в расстройстве, зато голова в целости. Дерзкий никогда не зазнавался и это очень важный момент. Он мог долго выстругивать ножом свистульку мальчишке с улицы и при этом ещё рассказывать морские истории о пиратах и кладах. Он мог молчать и слушать излияния пьяницы о тяжёлой жизни и жене-пиле. Он мог читать стихи ночным бабочкам, как будто они леди и обращаться с торговкой луком так, как будто она царица. Он быстро добывал золото и раздавал его направо и налево. Да, вокруг него кормилось много тёмных особ, но ведь деньги перепадали и действительно нуждающимся. Он устраивал больных детей в лучшие клиники. Лишь на храмы не жертвовал. Говорил: я дудка господня, я и так весь целиком принадлежу всевышнему, зачем подтверждать векселя у посредников? И ещё говорил так: сомнениями проверяй жизнь, верой - смерть.

Мама нарекла его Александром, а от папы, ни разу им не виденного, досталась фамилия - Шум. Он не обижался, когда его называли Саша, Сашка, Шумелкин или как-нибудь ещё. Хорь горшком назови, только в печку не ставь.

Громилы, посланные богатеем, рога которого отшлифовала очередная эпиграмма поэта, никак не могли найти творца обидных строчек. Он лежал в публичном доме, читал стихи и ни одна продажная девка не могла его продать. Потому что нельзя продать поэта, который читает тебе такие стихи, что ты забываешь всё, и возносишься к небесам, такие, что ты плачешь и тебе становится легче, такие, что ты смеешься звонко и внутри твоего живота, словно шалит пушистый котёнок счастья. Правда, в городе находились и натуры низкие, более склонные к золоту, чем к высоким материям. Такие за мзду наводили на Дерзкого громил, но не девушки в публичном доме. Всё-таки чёрные душонки, как ни крути, есть в каждом квартале. Тогда под треск выламываемых дверей Дерзкий тихо уходил по крышам. Он знал крыши лучше, чем наёмные убийцы. Натура такая - он предпочитал гулять по крышам и смотреть на звёзды, чем фланировать на глупых балах, толкаться на шумных ярмаркам и обтирать пыль в музеях. Хотя и на ярмарках мог декламировать, на балах устроить заваруху, а в музее залечь спать на коллекционном экземпляре кровати образца позапрошлого века. Его периодически сажали в тюрьму. Когда выпускали – народ праздновал.

Они встретились. Они не могли не встретиться. Дерзкий глянул и обмер, потом отвернулся. Он успокоил затрепыхавшееся сердце. Он отвел глаза ещё дальше от неё. И снова глянул, так что выпил всю. И тут окончательно увяз в сетях. Он написал сразу пять стихотворений про любовь и потом ещё семь. Он начал одну большую поэму. Он долго не мог написать стихотворение и посвятить ей. Он был не из тех поэтов, что сравнивают алость губ с кораллами, белизну зубов с жемчугом, синеву очей с морем. Это уже какая-то занимательная география и биология. Он не брал для описания губ ягоды, для щек – персики. Ему была чужда эта огородно-садовая тема и вполне хватало витаминов в куске хорошего мяса и кружке эля. Он мучился, но если стих не шепчут музы, то цветы ты всегда можешь нарвать на клумбе городского сада.

- Вам наверняка многие дарили цветы, но, думаю, никто не дарил вам цветы на смотровой площадке Сторожевой башни. Что, и там дарили? Но я обещаю подняться туда, не пользуясь лестницей!

- Вы дружите с орлами? – удивилась красавица, немного заинтересовавшись происходящим вокруг неё.

- Был бы счастлив, но орлы попадаются редко, вокруг много ворон (рядом как раз маршировали гвардейцы в чёрной форме).

- Сегодня вечером я не могу, ужинаю с отцом.

- Давайте завтра.

- Завтра бал во дворце.

- Послезавтра.

- День молитв.

- Тогда прямо сейчас. Придёте на ужин к папе с ромашками.

Дерзкий кинул мальчишке золотой и попросил сбегать до ближайшего оружейника, ему понадобятся четыре кинжала, а имелся только один.

Красавица поднялась на башню, её окружили любопытные барышни и не менее любопытные горожане. Зевак всегда хватает.

Дерзкий проткнул кожаные ремешки кинжалами и обмотал ремешки вокруг ступней. Еще два кинжала он взял в руки. Ромашки зажал зубами и начал подъем. Он втыкал кинжалы в щели между камней, из которых мастера древних веков сложили Сторожевую башню. Медленно, но верно он поднимался на высоту, на которую не каждый воробей сам себя вознесёт. Толпа смотрела за его подъемом и снизу на площади, да и на башне люди прильнули к бойницам… На последней четверти подъема кинжал на левой ноге сломался. "Ах!" - вздохнула толпа. Поэт не перекусил стебли, лишь сбавил темп. Теперь он подтягивался неровно и всё зависело от выносливости рук. «Раз, два, три» - задавал ритм поэт. Ничего сложного, как в вальсе. Только пол далеко внизу и, если сломается еще один кинжал…

Не сломался. Под аплодисменты и рев толпы поэт пролез в бойницу и подарил ромашки красавице. Та зарделась и поцеловала поэта. Но так, как целуют постороннего из вежливости. Он понял всё, хорошо быть обезьянкой в зоопарке - тебя всегда кормят, весело быть клоуном в цирке - у тебя всегда широкая улыбка, тяжело быть влюбленным поэтом, которого не любит его избранница. То есть это хорошо для поэзии, но плохо для здоровья.

Дерзкий исчез так же неожиданно, как появился. Ещё вчера о нём говорил весь город, а сегодня лишь немногие перечитывают стихи.

А чья-то рука положила ещё один цветок между листов толстой и тяжёлой книги, и скоро ромашка засохла и стала плоской…

Цветок третий.

Межевой рыцарь въехал в город через северные ворота. Его сопровождал лишь мальчик на кляче, вчетверо более старой, чем седок на ней. А вот конь рыцаря чудо как хорош, чего не скажешь о сбруе. Одежда рыцаря ещё крепка, но настолько обтрепана, что это уже бросалось в глаза, доспехи содержались в чистоте, но на них столько зарубок, что перепродать эти железяки сможет не сразу даже самый ушлый торговец с оружейных рядов. Если от сапог до плаща ты одет во сё чёрное, а под тобой вороной, то не нужно спрашивать, какой твой любимый цвет. А будешь зубоскалить - получишь в зубы. Эти истины быстро усвоили в пивных и харчевнях. Своё имя рыцарь не называл. Мальчишка обращался к своему хозяину просто сэр. За свой столик рыцарь никого не привечал, а хозяевам забегаловок не много и надо, платит клиент и ладно. Только вот меч… если бы кто-то вынул его из ножен и рассмотрел, да не просто пялил глаза, а вгляделся в детали, то понял бы до холодка по позвоночнику – этим клинком людей больше, чем иные хвастают на пирах, изрядно набравшись эля и медовухи. Никаких украшений, рун, ненужных узоров - длинное лезвие, тёмная сталь, что выдавала мастера из Северных гор, тяжелая рукоять, идеальная балансировка. Наточен клинок так, что упади на него легчайший платок, на пол упадут уже два. Но кто увидит тот меч? Ведь Чёрный рыцарь - а так за неимением порыва фантазии прозвали в городе межевого рыцаря - не обнажал оружия. А если и обнажал ночью, то рассказать о том не кому…

Ночь уже брала свои права.

- Приготовь арбалет, - бросил Чёрный рыцарь своему оруженосцу.

Тот тут же стал крутить ворот и скоро тетива натянулась, а стрела стала ждать свою цель…

Утром в доме красавице случился переполох. Она исчезла, её искали дома, в ближайших переулках и злачных местах, искали везде и не могли найти. И вот совершенно случайно двое рыцарей сбились с дороги, собаки - глупые твари! – бестолково лаяли и потеряли тропу, потом рванули в кусты и там… там лежала всеобщая любимица… и на её белом платье алел цветок… началась суматоха и только много позже выяснилось, кто виноват. Все рыцари вызвались настичь и покарать нечестивца. Долго судили да рядили, кто более достоин. Потом сошлись на жребии. Герцог Черокский вытащил из шляпы бумажки с именами. Пять имен. Пять всадников скачут в поисках Чёрного рыцаря. За ними следует отряд оруженосцев, свиты и добрых бойцов.

Около Чёрной балки они догнали беглеца. Символично, Чёрный насильник, Чёрная балка. Он зарубил ди Воля, не оставил никакого шанса Рувелю – без головы какие уж тут шансы… почти до седла рассек Трувиля, отрубил меченосную руку Гийому, а с последним в списке и вовсе обошёлся немилосердно - выбил меч из рук Перестроя и оглушил его ударом плашмя. Такой позор не смыть кровью. И потребовал от оруженосцев дороги. Воины хотели окружить и зарубить наглеца уже без всяких церемоний и поединков. Помешало два обстоятельства, во-первых, мальчишка оруженосец уж больно метко палил из арбалета, а во-вторых, конь у Чёрного негодяя оказался быстрее всех коней преследователей. Пришлось выезжавшему с помпой отряду вернутся несолоно хлебавши.

Обесчещенная красавица вышла замуж, но много позже и не за того, за кого хотела. Впрочем, это уже совсем другая история.

<<<на Рассказы