Комментарии к Майн Кампф - Часть I. Главы 1-3

Предисловие 2015 года
«Комментарии к Майн Кампф» Адольфа Гитлера были написаны мной в 2000 году. До их прочтения рекомендую ознакомиться с книгами о происхождении человека и об эволюции, например:
Александр Марков «Происхождение человека»
Докинз Ричард «Слепой часовщик»
Ещё лучше будет прочитать о Великой Отечественной войне:
Даниил Гранин, Алесь Адамович «Блокадная книга»
Виктор Астафьев «Прокляты и убиты»
Светлана Алексиевич «У войны - не женское лицо»
Николай Никулин «Воспоминания о войне»
Алесь Адамович «Каратели»
Виктор Залгаллер «Быт войны»

Неформалы и неформалки (а также господа и дамы, судари и сударыни, товарищи и… товарищи)! Не кидайте в меня своими фенечками, я не фашист и даже не патриот, хотя родину свою люблю, а вот националистов я не люблю. Но чтобы не говорить как один персонаж известного фильма голословно про них: "Пидоры они все!", а вдумчиво и толково развести по понятиям упертого националиста, даже будучи трезвым, надо знать врага, что называется в лицо. Поэтому я решил медленно и с расстановками прочитать книгу Адольфа Гитлера "Моя борьба" (Adolf Hitler. Mein Kampf), ведь эта книженция сорвала крыши у нескольких миллионов бюргеров и бросила их в мясорубку Второй Мировой войны и написать комментарии к ней с присущими мне юмором и цинизмом, надеюсь, что получится (что комментарии напишу я то уверен, а вот будет в ли них достаточно юмора и цинизма?.. что ж посмотрим).

А теперь серьезно, то что написано внутри вот таких наклонных палок /…/ сгенерил Адольф, а то что ниже них это уже я, Серега. Начинаю:


/ПРЕДИСЛОВИЕ
1 апреля 1924 г. я был заключен в крепость Ландcберг - согласно приговору мюнхенского суда. Я получил досуг, позволивший мне после многих лет беспрерывной работы засесть за писание книги, которую многие мои друзья уже давно приглашали меня написать и которая мне самому кажется полезной для нашего движения. Я решился в двух томах не только изложить цели нашего движения, но и дать картину его развития. Такая форма даст больше, чем простое изложение нашего учения.
При этом я получил возможность изложить также историю своего собственного развития. Это оказалось необходимым и для первого и для второго томов моей работы, поскольку мне нужно было разрушить те гнусные легенды, которые сочиняются еврейской прессой с целью моей компрометации. В этой моей работе я обращаюсь не к чужим, а к тем сторонникам нашего движения, которые всем сердцем ему сочувствуют, но которые хотят понять его возможно глубже и интимнее. Я знаю, что симпатии людей легче завоевать устным, чем печатным словом. Всякое великое движение на земле обязано своим ростом великим ораторам, а не великим писателям. Тем не менее, для того чтобы наше учение нашло себе законченное изложение, принципиальная сущность его должна быть зафиксирована письменно. Пусть оба предлагаемых тома послужат камнями в фундаменте общего дела./


Предисловие
Лучше бы ты позвонил по телефону фирмы "досуг", или в те времена еще не было таких услуг? Хотя тогда бы мне не о чем было писать комментарии. Ладно, к делу. Интересно, а почему именно в двух томах, я думаю можно было налить воды и растянуть на трилогию, крайне интересны мне и те гнусные легенды, которые сочинялись с целью твоей (прости меня Адольф за фамильярность, но говорить тебе Вы я не буду) компрометации, но ответы на эти два вопроса я, похоже, не узнаю. Своими комментариями я хочу обратиться в первую очередь к молодежи, ибо её легче всего зомбировать (лучше действительно ораторам, нежели писателям). Пусть оба моих тома послужат гвоздями в гроб вашего общего дела.

/Я посвящаю первый том этой работы памяти этих /идет поименный список погибших/ бойцов. Имена этих мучеников навсегда останутся светлыми маяками для сторонников нашего движения.
Адольф Гитлер
Крепость Ландсберг.
16 октября 1924 г. /

А я первый том посвящаю своему коту Шансу, он у меня всегда светлый, блин, маяк среди облаков сансары.
Сергей Семёркин
Трущобы Казани
28 августа 2000 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РАСПЛАТА
ГЛАВА 1
В ОТЧЕМ ДОМЕ

/Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт, что судьба предназначила мне местом рождения именно городок Браунау на Инне. Ведь этот городок расположен как раз на границе двух немецких государств, объединение которых по крайней мере нам, молодым, казалось и кажется той заветной целью, которой нужно добиваться всеми средствами./

Мне всегда казался факт моего рождения в городе Казани, что стоит на реке Волге (Итиль) счастливым, ведь этот для кого-то провинциальный городок расположен как раз на параллели другого русско-татарского города Москва, а это вам не ежиков лохматить!

/Немецкая Австрия во что бы то ни стало должна вернуться в лоно великой германской метрополии и при том вовсе не по соображениям хозяйственным. Нет, нет. Даже если бы это объединение с точки зрения хозяйственной было безразличным, более того, даже вредным, тем не менее объединение необходимо. Одна кровь - одно государство! До тех пор пока немецкий народ не объединил всех своих сынов в рамках одного государства, он не имеет морального права стремиться к колониальным расширениям. Лишь после того как немецкое государство включит в рамки своих границ последнего немца, лишь после того как окажется, что такая Германия не в состоянии прокормить - в достаточной мере все свое население, - возникающая нужда дает народу моральное право на приобретение чужих земель. Тогда меч начинает играть роль плуга, тогда кровавые слезы войны ерошат землю, которая должна обеспечить хлеб насущный будущим поколениям./

Лихо, значит, если я все правильно понял, все немцы кучкуются в историческом ареале своего обитания, ясный пень, что жратвы на всех не хватает, и они начинают точить ножи на соседей. Объединение - это всегда гуд, но зачем обязательно орошать землю кровью, ведь от этого она не принесет больше хлеба? Другое дело, если нужно не объединение народов, а завоевание империи, тогда да, без пролитой крови не обойтись, так бы Адольф и говорил: "Хочу в императоры и ради своей мечты не остановлюсь перед миллионами трупов" а то прикрываешься, понимаешь, идеологией, брал бы пример с Александра свет Македонского.
/Таким образом упомянутый маленький городок кажется мне символом великой задачи./

Когда кажется - креститься надо, по-вашему, по католическому слева направо. Мне вот упомянутой мной выше городок на берегу Волги ничьим символом не кажется, это просто мой родной город.

/Но и в другом отношении городок этот поучителен для нашей эпохи. Более 100 лет назад это незаметное гнездо стало ареной таких событий, которые увековечили его в анналах германской истории. В год тяжелейших унижений нашего отечества в этом городишке пал смертью героя в борьбе за свою несчастную горячо любимую родину нюренбержец Иоганн Пальм, по профессии книготорговец, заядлый "националист" и враг французов. Упорно отказывался он выдать своих соучастников, которые в глазах врага должны были нести главную ответственность. Совсем как Лео Шлягетер! Французским властям на него тоже донесли правительственные агенты. Полицейский директор из Аугсбурга приобрел печальную славу этим предательством и создал таким образом прообраз современных германских властей, действующих под покровительством г-на Зеверинга./

Прямо поток сознания Адольф, Пелевин просто рядом не валялся. Я так не могу, не можно, конечно, порыться в библиотеках и найти фамилию казанца который в 1812 году давал прикурить французам, но только зачем?

/В этом небольшом городишке, озаренном золотыми лучами мученичества за депо немецкого народа, в этом городишке, баварском по крови, австрийском по государственной принадлежности, в конце 80-х годов прошлого столетия жили мои родители. Отец был добросовестным государственным чиновником, мать занималась домашним хозяйством, равномерно деля свою любовь между всеми нами - ее детьми. Только очень немногое осталось в моей памяти из этих времен. Уже через очень короткое время отец мой должен был оставить полюбившийся ему пограничный городок и переселиться в Пассау, т. е. осесть уже в самой Германии./

Казань - миллионный город, он одновременно является частью России и в то же время столицей суверенной республики Татарстан. В середине 70-х годов этого столетия (я считаю 2000 год принадлежащим двадцатому веку) в нем жили вместе мои родители. Моя мама - бухгалтер. А отец оставил мне гены и фамилию за что я ему благодарен (они с мамой разошлись, когда мне было мало годков, и я своего отца не помню, то есть какие-то воспоминания есть, но возможно это просто мои фантазии или сны).

/Когда я теперь после многих лет оглядываюсь назад на эту пору /юность/, то совершенно ясно передо мной обрисовываются два очень важных обстоятельства:
Первое: я стал националистом.
Второе: я научился изучать и понимать историю./

В анекдоте алкаш оправдывал свои действия (разбитие стекла в пивном ларьке) тем что они мол могли написать: "Пива нет", а написали: "Пива нет" Так вот, если бы ты, Адольф, написал просто: "я стал националистом", как факт, то все было бы ничего, но ты же это выделил, мол глядите а я поднялся, стал круче, чем был. Я вот когда-то давно стал неформалом, но я от этого не стал ни продвинутее, ни круче. Это просто факт из моей биографии. В Алмазной сутре сказано: если ты думаешь, что в своем самосовершенствовании продвинулся вверх, то на самом деле ты падаешь вниз (я сам Алмазную сутру не читал, точнее читал, но малость не врубился и привожу скорее не цитату из нее, а вольный пересказ ее смысла, который мне сообщила одна знакомая Александра). Ну, а историю изучать - это гуд.

/Как всюду и везде во всякой борьбе, так и в борьбе за родной язык внутри старой Австрии было три слоя: борцы, равнодушные и изменники. Уже на школьной скамье замечалась эта дифференциация. В борьбе за родной язык самым характерным вообще является то, что страсти захлестывают, пожалуй, сильнее всего именно школьную скамью, где как раз подрастает новое поколение. Вокруг души ребенка ведется эта борьба, и к ребенку обращен первый призыв в этом споре: "немецкий мальчик", не забывай, что ты немец, а девочка, помни, что ты должна стать немецкой матерью!"/

Действительно пропаганду любой идеи надо начинать со школы, зомбировать детей гораздо легче, чем взрослых. Я вот в школе думал, что живу в самом лучшем государстве мира, а потом этот пуп земли (СССР) взял да и развалился, теперь живу в России - родине слонов (у нас тоже еще остались центурионы третьего Рима, думающие, что Россия - супердержава, которая многому может научить весь остальной мир).

/Преподавание мировой истории в средней школе еще и сейчас находится на очень низкой ступени. Лишь немногие учителя понимают, что целью исторического преподавания никогда не должно быть бессмысленное заучивание наизусть или механическое повторение исторических дат и событий. Дело совсем не в том, знает ли юноша на зубок, в какой именно день происходила та или другая битва, когда именно родился тот или другой полководец или в каком году тот или другой (большею частью весьма незначительный) монарх надел на свою голову корону. Милосердный боже, совсем не в этом дело!/

Тут я с Адольфом согласен, только надо добавить, что все вышеперечисленное про ученика-юношу относиться и к девушкам.

/"Учиться" истории означает уметь искать и находить факторы и силы, обусловившие те или другие события, которые мы потом должны были признать историческими событиями.
Искусство чтения и изучения сводится в этой области к следующему: существенное запомнить, несущественное забыть./

А я думаю, что изучать историю нужно для того, чтобы два раза на одни и те же грабли не наступать, это есть существенное и это надо запоминать.

/…уже в самой ранней моей юности я пришел к выводу, от которого мне впоследствии не пришлось отказываться никогда; напротив, вывод этот только упрочился, а именно я пришел к выводу, что упрочение немецкой народности предполагает уничтожение Австрии: что национальное чувство ни в коем случае не является идентичным с династическим патриотизмом; что габсбургская династия была несчастьем немецкого народа./

Конечно, один народ - одно государство великая Германия, мнение австрийцев не в счет, они же не немцы, а значит ни во что не врубаются, кто не с нами - тому лоб мазать зеленкой. Это есть самый примитивный подход, гораздо сложнее сделать так, чтобы австрийцу с немцем жилось хорошо не путем уничтожения кого-то, а светлой дорогой мирного торгово-экономического сосуществования… но до мирного пути Адольф не дошел.

/Я уже тогда сделал все надлежащие выводы из того, что я понял: горячая любовь к моей австро-немецкой родине, глубокая ненависть к австрийскому государству!/

Дык, это же про нас, мы (россияне) как никто любим свою родину и не любим свое государство.

/Теперь уже ни просьбы, ни угрозы не могли ничего изменить. Я хотел стать художником, и никакая сила в мире не заставила бы меня стать чиновником./

Люди!!! Ну почему не сбываются детские мечты? Уж лучше бы человечество знало Гитлера, как художника середины двадцатого века написавшего такие картины как…

/Под впечатлением моей болезни мать, наконец, согласилась взять меня из реального училища и поместить в школу рисования.
Это были счастливые дни, которые показались мне прямо осуществлением мечты; но все это так мечтой и осталось. Через два года умерла моя мать, и это положило конец всем этим чудесным планам.
Мать умерла после долгой тяжелой болезни, которая с самого начала не оставляла места надеждам на выздоровление. Тем не менее этот удар поразил меня ужасно. Отца я почитал, мать же любил. Тяжелая действительность и нужда заставили меня теперь быстро принять решение. Небольшие средства, которые остались после отца, были быстро израсходованы во время болезни матери. Сиротская пенсия, которая мне причиталась, была совершенно недостаточной для того, чтобы на нее жить, и мне пришлось теперь самому отыскивать себе пропитание./

Вот так, сиротку никто не обогрел и не приютил, никто не спонсировал его учебу в художественной школе, и теперь мы имеем такую историю, какую имеем.

ГЛАВА 2
ВЕНСКИЕ ГОДЫ УЧЕНИЯ И МУЧЕНИЯ

/К тому времени, когда умерла моя мать, один из касающихся меня вопросов был уже разрешен судьбой.
В последние месяцы ее болезни я уехал в Вену, чтобы там сдать экзамен в академии. Я вез с собой большой сверток собственных рисунков и был в полной уверенности, что экзамен я сдам шутя. Ведь еще в реальном училище меня считали лучшим рисовальщиком во всем классе, а с тех пор мои способности к рисованию увеличились в большой степени. Гордый и счастливый, я был вполне уверен, что легко справлюсь со своей задачей. Теперь я оказался в прекрасной Вене во второй раз. Я сгорал от нетерпения скорее сдать экзамен и вместе с тем был преисполнен гордой уверенности в том, что результат будет хороший. В этом я был настолько уверен, что когда мне объявили, что я не принят, на меня это подействовало, как гром с ясного неба. Когда я представился ректору и обратился к нему с просьбой: объяснить мне причины моего непринятия на художественное отдаление академии, ректор ответил мне, что привезенные мною рисунки не оставляют ни малейших сомнений в том, что художника из меня не выйдет. Из этих рисунков видно, что у меня есть способности в сфере архитектуры. Я должен совершенно бросить мысль о художественном отделении и подумать об отделении архитектурном. Ректор выразил особенное удивление по поводу того, что я до сих пор вообще не прошел никакой строительной школы.
Удрученный покинул я прекрасное здание на площади Шиллера и впервые в своей недолгой жизни испытал чувство дисгармонии с самим собой. То, что я теперь услышал из уст ректора относительно моих способностей, сразу как молния осветило мне те внутренние противоречия, которые я полусознательно испытывал и раньше. Только да сих пор я не мог отдать себе ясного отчета, почему и отчего это происходит./

Ага, а Володьку Ульянова выгнали из нашего универа. Преподаватели! Будьте внимательны, если вы видите у студента в глазах фанатичный блеск, то может быть пусть выучиться хотя бы на тройки и станет потом посредственностью, чем… хотя я этого не могу требовать от вас.

/В этот же период у меня раскрылись глаза на две опасности, которые я раньше едва знал по имени и всего значения которых для судеб немецкого народа я конечно не понимал. Я говорю о марксизме и еврействе./

Очень интересно, ну марксисты они конечно враги наци (одни хотят всем звезды на лбу выколоть, другие свастики - принципиальное различие, ничем кроме крови, капающей со скальпа врага, не стираемое), но в чем опасность еврейства? Ладно, наверное, станет ясно далее.

/Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые воспоминания. Вена - в этом слове для меня слилось 5 лет тяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда в ту пору не помню себя сытым. Голод был моим самым верным спутником, который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все мое время. В покупке каждой книги участвовал тот же мой верный спутник - голод; каждое посещение оперы приводило к тому, что этот же верный товарищ мой оставался у меня на долгое время. Словом, с этим безжалостным спутником я должен был вести борьбу изо дня в день. И все же в этот период своей жизни я учился более, чем когда бы то ни было. Кроме моей работы по архитектуре, кроме редких посещений оперы, которые я мог себе позволить лишь за счет скудного обеда, у меня была только одна радость, это - книги.
Я читал тогда бесконечно много и читал основательно. Все свободное время, которое оставалось у меня от работы, целиком уходило на эти занятия. В течение нескольких лет я создал себе известный запас знаний, которыми я питаюсь и поныне./

Чтение - это гуд.

/В это время я составил себе известное представление о мире и выработал себе миросозерцание, которое образовало гранитный фундамент для моей теперешней борьбы. К тем взглядам, которые я выработал себе тогда, мне пришлось впоследствии прибавить только немногое, изменять же ничего не пришлось./

Упертым был чуваком Адольф, надо же рос, мудрел, а от юношеских загонов не отказывался. Это не есть гуд.

/Едва ли в каком-либо другом немецком городе /имеется в виду Вена/ в эту пору можно было с большим успехом изучать социальную проблему. Не надо только обманывать самих себя. Это "изучение" невозможно сверху вниз. Кто сам не побывал в тисках удушающей нищеты, тот никогда не поймет, что означает этот ад. Если изучать социальную проблему сверху вниз, ничего кроме поверхностной болтовни и лживых сантиментов не получится, а то и другое только вредно. Первое потому, что не позволяет даже добраться да ядра проблемы, второе потому, что просто проходит мимо нее. Я право не знаю, что хуже: полное невнимание к социальной нужде, которое характерно для большинства счастливцев и для многих из тех, которые достаточно зарабатывают, чтобы безбедно жить; или пренебрежительное и вместе с тем частенько в высшей степени бестактное снисхождение к меньшему брату, характерное для многих из тех господ мужского и женского пола, для которых и сочувствие к "народу" является делом моды. Эти люди грешат гораздо больше, чем они при их полном отсутствии такта даже могут сами себе представить. Неудивительно, что результат такого их общения с "меньшим братом" совершенно ничтожен, а зачастую прямо отрицателен. Когда народ на такое обращение отвечает естественным чувством возмущения, эти добрые господа всегда воспринимают это как доказательство неблагодарности народа.
Что общественная деятельность ничего общего с этим не имеет, что общественная деятельность прежде всего не должна рассчитывать ни на какую благодарность, ибо ее задачей является не распределять милость, а восстанавливать право, - такого рода суждение подобным господам просто невдомек./

Согласен. Надо же, я согласен с Адольфом! (три раза про себя повторяю: "Ом мани падме хум", и семь раз: "Чур, меня, чур!"). Только надо учесть, что какой народ - такое и правительство, какой народ - такая и армия, какой народ - такой и президент, какой народ - такая и милиция, какой народ - такая и интеллигенция (нет, господа и дамы, я о вас не забыл). Ничто не берется из ниоткуда и в никуда не исчезает - закон природы.

/Если кролик счастливо пережил вивисекцию, то это уже его собственная заслуга./

Или недосмотр вивисектора.

/Очень скоро я убедился в том, что всегда и везде можно найти какую-либо работу, но также и в том, что всегда и везде ее легко можно потерять./

Пить надо меньше, - тогда с работы не выгонят, или лучше от начальства крыться, или пить с начальством.

/Вопрос о здоровом национальном сознании народа есть в первую очередь вопрос о создании здоровых социальных отношений как фундамента для правильного воспитания индивидуума. Ибо только тот, кто через воспитание в школе познакомился с культурным, хозяйственным и прежде всего политическим величием собственного отечества, сможет проникнуться внутренней гордостью по поводу того, что он принадлежит к данному народу. Бороться я могу лишь за то, что я люблю. Любить могу лишь то, что я уважаю, а уважать лишь то, что я по крайней мере знаю./

Очень показательный абзац, такой стиль характерен для Адольфа, сначала идут пространные рассуждения, потом логический вывод, не следующий из этих рассуждений, опять же по поводу логики можно высказать претензии. Видимо это отрыжка от Адольфа-оратора. Для оратора важнее завести толпу, а литературно выверять текст не обязательно. Эмоции идут впереди разума. Лично про себя могу сказать: люблю и то, что не уважаю, борюсь и за то, что не люблю.

/В своей ранней юности я слышал о социал-демократии лишь очень немного, и то, что я слышал, было неправильно./

Посмотрим, - сказал слепой.

/Я в сторонке выпивал свою бутылку молока и съедал свой кусок хлеба. Осторожно изучая свое окружение, я раздумывал над своей несчастной судьбой. Тем не менее того, что я слышал, было более чем достаточно. Частенько мне казалось, что эти господа нарочно собираются поближе ко мне, чтобы заставить меня высказать то или другое мнение. То, что я слышал кругом, могло меня только раздражить до последней степени. Они отвергали и проклинали все: нацию как изобретение капиталистических "классов" - как часто приходилось мне слышать это слово; отечество как орудие буржуазии для эксплуатации рабочих; авторитет законов как средство угнетения пролетариата; школу как учреждение, воспитывающее рабов, а также и рабовладельцев; религию как средство обмана обреченного на эксплуатацию народа; мораль как символ глупого, овечьего терпения и т. д. Словом в их устах не оставалось ничего чистого и святого; все, буквально все они вываливали в ужасной грязи.
Сначала я пытался молчать, но в конце концов молчать больше нельзя было. Я начал высказываться, начал возражать. Тут мне прежде всего пришлось убедиться в том, что пока я сам не приобрел достаточных знаний и не овладел спорными вопросами, переубедить кого бы то ни было совершенно безнадежно. Тогда я начал рыться в тех источниках, откуда они черпали свою сомнительную мудрость. Я стал читать книгу за книгой брошюру за брошюрой./

Есть такие люди, их хлебом не корми, дай только все облажать и изругать, они знают ответы на все вопросы и переубедить их невозможно, даже если предварительно разобраться в обсуждаемой проблеме. Еще раз повторяю - читать это гуд. Вот я сейчас читаю Майн кампф и не могу сказать, что набираюсь сомнительной мудрости, я вообще пока не набираюсь мудрости.


/Но на постройке споры становились все горячей. С каждым днем я выступал все лучше, ибо теперь имел уже больше сведений об их собственной науке, чем мои противники. Но очень скоро наступил день, когда мои противники применили то испытанное средство, которое конечно легче всего побеждает разум: террор насилия. Некоторые из руководителей моих противников поставили предо мной на выбор: либо немедленно покинуть постройку добровольно, либо они меня сбросят оттуда. Так как я был совершенно один, и сопротивление было безнадежно, я предпочел избрать первое и ушел с постройки умудренный опытом./

Ага, обломали рога юному максималисту. Ибо нефига! Люди работают, а он прет супротив коллектива, что есть форменная глупость. А методы насилия всегда действенны, Адольф испытал это все на своей шкуре. Это - гуд.

/Я ушел полный омерзения, но вместе с тем все это происшествие настолько меня захватило, что для меня стало совершенно невозможным просто забыть все это. Нет, этого я так не оставлю. Первое чувство возмущения скоро вновь сменилось упрямым желанием дальнейшей борьбы. Я решился несмотря ни на что опять пойти на другую постройку. К этому решению меня побудила еще и нужда. Прошло несколько недель, я израсходовал все свои скудные запасы, и безжалостный голод толкал к действию. Хотя и против воли я должен был идти на постройку. Игра повторилась снова. Финал был такой же как и в первый раз./

Ну, ладно, нужда заставила пойти на стройку, но кто заставлял еще раз нарываться на тумаки? Это уже мазохизм. Мазохизм - это не гуд, совсем не гуд.

/Помню, что во мне, происходила внутренняя борьба: разве это в самом деле люди, разве достойны они принадлежать к великому народу?
Мучительный вопрос! Ибо если ответить на этот вопрос утвердительно, тогда борьба за народность просто не стоит труда и тех жертв, которые лучшим людям приходится приносить за таких негодяев. Если же ответить на этот вопрос отрицательно, тогда окажется, что наш народ слишком уж беден людьми./

О, появились базары насчет исключительности, да, мало настоящих людей вокруг, все кентавры на Земле попадаются да тролли с гоблинами. Людей настоящих еще помнится Диоген с фонариком разыскивал, ничего с той поры не изменилось, видимо, (вспоминаю многочисленных своих замечательных друзей - да не одного арийца среди них нет. Нелюди, одни нелюди кругом, да и сам нелюдь. Лекарство одно - лоб зеленкой, проходили).

/В те дни мне казалось, что эта масса людей, которых нельзя даже причислить к сынам народа, угрожающе возрастает, как лавина, и это вызывало во мне тяжелое беспокойное чувство./

Ганжа и асфальтоукладчик (каток по-простому) - лучшее средство от паранойи. Это афоризм такой. Афоризмы - это зергуд.

/По дороге я в окне табачной лавочки увидел "Рабочую газету" - центральный орган старой австрийской социал-демократии. В одном дешевеньком народном кафе, где я часто бывал, чтобы читать газеты, этот орган также всегда лежал на столе. Но до сих пор я никак не мог заставить себя подержать в руках более чем 1-2 минуты эту гнусную газету, весь тон которой действовал на меня, как духовный купорос./

Это я без слез читать не мог, надеюсь, про орган на столе - прикол переводчика, ибо в любом другом случае… Поручик Ржевский - молчать!

/Психика широких масс совершенно невосприимчива к слабому и половинчатому. Душевное восприятие женщины менее доступно аргументам абстрактного разума, чем не поддающимся определению инстинктивным стремлениям к дополняющей ее силе. Женщина гораздо охотнее покорится сильному, чем сама станет покорять себе слабого. Да и масса больше любит властелина, чем того, кто у нее чего-либо просит. Масса чувствует себя более удовлетворенной таким учением, которое не терпит рядом с собой никакого другого, нежели допущением различных либеральных вольностей. Большею частью масса не знает, что ей делать с либеральными свободами, и даже чувствует себя при этом покинутой. На бесстыдство ее духовного терроризирования со стороны социал-демократии масса реагирует так же мало, как и на возмутительное злоупотребление ее человеческим правом и свободой. Она не имеет ни малейшего представления о внутреннем безумии всего учения, она видит только беспощадную силу и скотски грубое выражение этой силы, перед которой она в конце концов пасует./

Пошел "глубокий анализ" масс. Массе обычно свободу и не дают, свободу надо заработать потом и кровью. Женщины могут держать под каблуком даже немерено крутого мачо победителя мамонтов. Масса не подобна женщине, это своеобразно глупое существо с психологией отличной от психологии отдельных её составных частей (люди, человеки).

/Если социал-демократии будет противопоставлено учение более правдивое, но проводимое с такой же силой и скотской грубостью, это учение победит хотя и после тяжелой борьбы./

А если найдется учение еще более правдивое и жестокое со своими конкурентами, то оно победит даже то, которое победит социал-демократию (естественно не без борьбы).

/В годы моего венского учения я вынужден был - хотел ли я того или нет - занять позицию по вопросу о профсоюзах.
Так как я смотрел на профсоюз как на неотъемлемую часть с.-д. партии, то мое решение было быстро и... неправильно.
Я отнесся к профсоюзам начисто отрицательно.
Но и в этом бесконечно важном вопросе сама судьба дала мне ценные уроки.
В результате первое мое мнение было опрокинуто./

Признать свои ошибки - это гуд.

/Кто не интересовался политическими вопросами, в моих глазах теряя всякое право критиковать или даже просто жаловаться./

Кого не спроси, все разбираются в футболе и политике, а значит, по логике Адольфа, могут критиковать и то и другое. А я вот не разбираюсь ни в том, ни в другом и действительно не критикую футболистов или политиков. Просто говорю, что такой-то в данной ситуации сильно облажался, или эта игра мне не понравилась, но это есть мое личное мнение, которое ни при каких раскладах не тянет на трансцендентную истину. Критиковать же или высказывать свое "веское" мнение я считаю возможным только по литературе и преферансу, ибо в этих областях я разбираюсь и кое-что могу.

/И в этой области я много читал и много учился. Скажу тут же, что под "чтением" я понимаю, быть может, нечто совсем другое, чем большинство нашей так называемой "интеллигенции"./

Не надо наезжать на "ботаников", они дохлые, но зато умные, они нужны человечествуименно такими!

/Ведь и чтение не является самоцелью, а только средством к цели. Чтение имеет целью помочь человеку получить знания в том направлении, какое определяется его способностями и его целеустремлением. Чтение дает человеку в руки те инструменты, которые нужны ему для его профессии, независимо от того, идет ли речь о простой борьбе за существование или об удовлетворении более высокого назначения. Но с другой стороны, чтение должно помочь человеку составить себе общее миросозерцание. Во всех случаях одинаково необходимо, чтобы содержание прочитанного не откладывалось в мозгу в порядке оглавления книги. Задача состоит не в том, чтобы обременять свою память определенным количеством книг. Надо добиваться того, чтобы в рамках общего мировоззрения мозаика книг находила себе соответствующее место в умственном багаже человека и помогала ему укреплять и расширять свое миросозерцание. В ином случае в голове читателя получается только хаос. Механическое чтение оказывается совершенно бесполезным, что бы ни думал об этом несчастный читатель, наглотавшийся книг. Такой читатель иногда самым серьезным образом считает себя "образованным", воображает, что он хорошо узнал жизнь, что он обогатился знаниями, а между тем на деле по мере роста такого "образования" он все больше и больше удаляется от своей цели. В конце концов, он кончит либо в санатории, либо "политиком" в парламенте./

Вот опять, сначала идут азбучные истины, потом эмоциональный вывод, взятый с потолка. Какая-то женская логика получается. Значит что? Значит: Адольф - женщина. На самом деле - не значит, ибо из фразы: "все рыбы дышат жабрами" следует, что раз акула рыба, то она дышит жабрами, но не следует, что если акула дышит жабрами, то она рыба (логика, мать ее). Так что Адольф - не женщина (ах!).
/Только знакомство с еврейством дает в руки ключ к пониманию внутренних, т. е. действительных намерений социал-демократии. Только когда познакомишься с этим народом, у тебя раскрываются глаза на подлинные цели этой партии, и из тумана неясных социальных фраз отчетливо вырисовывается оскалившаяся маска марксизма./

Ну-ка, ну-ка, кажись, подбираемся к главному. Повышаю бдительность и увеличиваю количество цинизма в крови.

/Теперь мне трудно, если не невозможно, сказать точно, когда же именно я в первый раз в своей жизни услышал слово "еврей". Я совершенно не припомню, чтобы в доме моих родителей, по крайней мере при жизни отца, я хоть раз слышал это слово. Мой старик, я думаю, в самом подчеркивании слова "еврей" увидел бы признак культурной отсталости. В течение всей своей сознательной жизни отец в общем усвоил себе взгляды так называемой передовой буржуазии. И хотя он был тверд и непреклонен в своих национальных чувствах, он все же оставался верен своим "передовым" взглядам и даже вначале передал их отчасти и мне./

Из этого сумбура я так и не понял, какие именно передовые взгляды были у отца Адольфа, надо видимо спросить у Радзинского.

/В школе я тоже сначала не находил повода, чтобы изменить эти унаследованные мною взгляды.
Правда, в реальном училище мне пришлось познакомиться с одним еврейским мальчиком, к которому все мы относились с известной осторожностью, но только потому, что он был слишком молчалив, а мы, наученные горьким опытом, не очень доверяли таким мальчикам. Однако я как и все при этом никаких обобщений еще не делал./

Молчание - золото. Не деланье выводов на основании недостаточного количества фактов есть правильное не деланье. Мразь, в конце концов, себя выдаст, как бы она не маскировалась, только гниды бывают во всех нациях и народностях, как и святые, как и гении.

/Только в возрасте от 14 до 15 лет я стал частенько наталкиваться на слово "еврей" - отчасти в политических беседах. И однако же, хорошо помню, что и в это время меня сильно отталкивало, когда в моем присутствии разыгрывались споры и раздоры на религиозной почве.
Еврейский же вопрос в те времена казался мне не чем иным, как вопросом религии.
В Линце евреев жило совсем мало. Внешность проживающих там евреев в течение веков совершенно европеизировалась, и они стали похожи на людей; я считал их даже немцами. Нелепость такого представления мне была совершенно неясна именно потому, что единственным признаком я считал разницу в религии. Я думал тогда, что евреи подвергаются гонениям именно из-за религии, это не только отталкивала меня от тех, кто плохо относился к евреям, но даже внушало мне иногда почти отвращение к таким отзывам./

За фразу, что евреи стали похожи на людей, Адольф получает осиновый кол в задницу, а уж за то, что он чуть не прировнял их к немцам (известно же что люди это только немцы) этот кол надо повернуть раз эдак десять. Насчет религий могу сказать одно: они все друг с другом конкурируют, что бы там не говорили отцы церкви о едином Боге и терпимости к иноверцам. Каждый норовит убедить страждущего, что его вера самая правильная, и только она ведет короткой дорогой к господу.

/Когда германский рейхстаг стал чинить Вильгельму II препятствия в его публичных выступлениях, это меня огорчало чрезвычайным образом, особенно потому, что в моих глазах к этому не было никакого повода. И это заслуживало осуждения тем более, что ведь сами господа парламентские болтуны в течение какой-нибудь одной сессии всегда наговорят гораздо больше глупостей, чем целая династия королей в течение нескольких столетий, включая сюда и самых глупых из них./

А здесь есть рациональное зерно, глупость генерить могут даже особы некоролевских кровей. По этому поводу фразы классиков: "Мне по нраву только шесть королей, четыре карточных и два шахматных" и "Мне не нравиться демократия, но человечество пока ничего лучшего не придумало"

/Еще больше я возмущался тем, что та самая венская пресса, которая так лебезит перед каждым придворным ослом, если дело идет о габсбургской монархии, пишет совсем по-иному о германском кайзере. Тут она делает озабоченное лицо и с плохо скрываемой злобной миной тоже присоединяется к мнениям и опасениям по поводу речей Вильгельма II. Конечно она далека от того, чтобы вмешиваться во внутренние дела германской империи - о, упаси, боже! - но, прикасаясь дружественными перстами к ранам Германии, "мы" ведь только исполняем свой долг, возлагаемый на нас фактом союза между двумя государствами! К тому же для журналистики правда ведь прежде всего и т. д. После этих лицемерных слов можно было не только "прикасаться дружественными перстами" к ране, но и прямо копаться в ней сколько влезет.
В таких случаях мне прямо бросалась кровь в голову.
И это заставляло меня постепенно начать относиться все более осторожно к так называемой большой прессе./

Хочется напомнить, что какой народ - такие и императоры, и дворяне, и прочие особы голубых кровей. Ни один класс не научился пока размножаться почкованием и крылья еще пока ни у кого на Земле не растут. Трогать руками можно даже "священных коров", ибо если это действительно священная корова, то ни одни циничные ручонки ее грязью не измарают. К прессе всегда надо относиться осторожно, ибо чего там только не прочитаешь. Злиться на заказные статьи - глупо. Надо фильтровать информацию из разных враждебно настроенных друг к другу газет. Принцип: тезис, антитезис, синтез. Думать головой надо, а не накачивать её излишними миллилитрами буйной кровушки.
/Постепенно изменились мои взгляды и на антисемитизм - это была одна из самых трудных для меня операций. В течение долгих месяцев чувство боролось во мне с разумом, и только после очень длительной внутренней борьбы разум одержал верх. Спустя два года и чувство последовало за разумом, и с тех пор оно стоит на страже окончательно сложившихся во мне взглядов.
В эту пору тяжелой внутренней борьбы между унаследованным чувством и холодным рассудком неоценимую услугу оказали мне те наглядные уроки, которые я получал на улицах Вены. Пришла пора, когда я уже умел различать на улицах Вены не только красивые строения, как в первые дни моего пребывания в ней, но также и людей.
Проходя однажды по оживленным улицам центральной части города, я внезапно наткнулся на фигуру в длиннополом кафтане с черными локонами.
Первой моей мыслью было: и это тоже еврей? В Линце у евреев был другой вид. Украдкой, осторожно разглядывал я эту фигуру. И чем больше я вглядывался во все его черты, тем больше прежний вопрос принимал в моем мозгу другую формулировку.
И это тоже немец?/

Вы внимательно прочитали этот отрывок, если нет, то советую перечитать медленно и вдумчиво. Пошло разделение на зерна и плевела, на наших и не наших. Не наших уже Адольф научился различать в толпе, скоро видимо дойдем до методов измерения черепов (сейчас можно сличать ДНК).

/Как всегда в этих случаях, я по своему обыкновению стал рыться в книгах, чтобы найти ответ на свои сомнения. За небольшие деньги я купил себе тогда первые антисемитские брошюры, какие я прочитал в своей жизни. К сожалению все эти книжки считали само собою разумеющимся, что читатель уже в известной степени знаком с еврейским вопросом или по крайней мере понимает, в чем состоит эта проблема. Форма и тон изложения были к сожалению таковы, что они опять возбудили во мне прежние сомнения: аргументация была слишком уж не научна и местами страшно упрощена.
Опять у меня возникли прежние настроения. Это продолжалось недели и даже месяцы.
Постановка вопроса казалась мне такой ужасной, обвинения, предъявляемые к еврейству, такими острыми, что мучимый боязнью сделать несправедливость, я опять испугался выводов и заколебался.
Одно было достигнуто. Теперь уж я не мог сомневаться в том, что дело идет вовсе не о немцах, только имеющих другую религию, но о самостоятельном народе. С тех пор как я стал заниматься этим вопросом и начал пристально присматриваться к евреям, я увидел Вену в совершенно новом свете. Куда бы я ни пошел, я встречал евреев. И чем больше я приглядывался к ним, тем рельефнее отделялись они в моих глазах от всех остальных людей. В особенности, центральная часть города и северные кварталы его кишели людьми, которые уже по внешности ничего общего не имели с немцами./

Ну конечно, о евреях лучше всего читать в антисемитских брошюрах. Это все равно, если бы я писал комментарии к Майн кампф, читая при этом "Вопросы ленинизма" И. Сталина. Адольфу стал интересен еврейский вопрос и (о ужас!) он стал обнаруживать евреев везде! С тех пор, как мой друг Александр купил оранжевую "копейку", так я на улицах стал часто замечать оранжевые "единички" (ВАЗ-2101 кто не в курсе). А все почему? Потому что мозг фильтрует получаемую информацию, выделяя важную и, подчеркивая её красной пастой, делает более заметной в длинной таблице данных, а выделенные символы, ясный пень, сразу же бросаются в глаза. Оранжевых "единичек" не стало больше на улицах Казани после того как Александр купил одну из них, это я стал их выделять из толпы. Так и евреев в Вене не стало больше, после того, как Адольф начал плотно заниматься еврейским вопросом, просто антисемитский вирус заразил его кровь и замутнил сознание.

/Что касается нравственной чистоты, да и чистоты вообще, то в применении к евреям об этом можно говорить лишь с большим трудом. Что люди эти не особенно любят мыться, это можно было видеть уже по их внешности и ощущать к сожалению часто даже с закрытыми глазами. Меня по крайней мере часто начинало тошнить от одного запаха этих господ в длинных кафтанах. Прибавьте к этому неопрятность костюма и малогероическую внешность./

Мог бы я написать, что мне Адольф, падаль ты такая, не нравятся твои усики (они наверняка с твоей точки зрения выглядят очень героическими), но не напишу, ибо не опущусь до личных разборок.

/Разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть одно бесстыдство какого бы то ни было сорта и прежде всего в области культурной жизни народов, в которой не был бы замешан по крайней мере один еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя или личинку его, так в любой грязной истории непременно натолкнешься на еврейчика./

А я думаю, что какое пакостное дело не возьми, обязательно найдешь какого-нибудь отморозка или гниду, и те и другие есть во всех нациях, даже в немцах (не исключение и мы русские), хотя ты Адольф мне конечно не поверишь.

/Постепенно я убедился в том, что и социал-демократическая пресса в преобладающей части находится в руках евреев. Этому обстоятельству я не придал особенно большого значения, так как ведь и с другими газетами дело обстояло также. Одно обстоятельство однако приходилось отметить: среди тех газет, которые находились в еврейских руках, нельзя было найти ни одной подлинно национальной газеты в том смысле, в каком я привык понимать это с детства.
Я превозмог себя и стал теперь систематически читать эти произведения марксистской печати. Мое отрицательное отношение к ним стало бесконечно возрастать. Тогда я поставил себе задачу поближе узнать, кто же фабриканты этих концентрированных подлостей.
Начиная с издателя, все до одного были евреи./

Ага, а не телевидение дела обстоят так: либо ты еврей, либо голубой. Голубые тоже везде! Куда не кинь взгляд - обязательно найдешь педераста. Явление сие давно известно и называется паранойя. Лекарства те же: ганжа и асфальтоукладчик.

/Опыт повседневной жизни побудил меня теперь пристальней заняться изучением самих источников марксистского учения. Влияние этого учения стало мне ясным, его успехи бросались в глаза каждый день. Последствия этих успехов также можно было легко себе представить, если иметь хоть немножко фантазии. Для меня оставался только еще неясным вопрос о том, понимали ли сами создатели этого учения, к каким именно результатам должно оно привести, видели ли они сами неизбежные окончательные последствия их злого дела или сами они были жертвой ошибки.

Возможным казалось мне тогда и то и другое. В первом случае обязанностью каждого мыслящего человека было войти в лагерь этого несчастного движения, чтобы таким образом все-таки помочь избегнуть наибольшего зла; во втором случае первые виновники этой народной болезни должны были быть исчадием ада, ибо только в мозгу чудовища, а не человека мог возникнуть конкретный план создания такой организации, деятельность которой должна привести к краху человеческой культуры, к уничтожению мира./

Только неправильно утверждать, что люди сознательно хотят уничтожить мир и поэтому создают свое учение - нет, идеи сплошь добрые и светлые. Например, никто же зла не хотел, когда раздувал пламя мировой революции, правда, победить социализму удалось только в одной стране (потом мы разнесли вирус чуть дальше, но заразить весь мир не удалось). Вот в нашей стране марксизм стал единственным учением на долгие годы, сейчас, слава Богу, его тлетворное влияние выветривается, но принес ли он счастье? Тут до меня дошла информация, что слово Русь в переводе означает место, где экспериментируются Боги - не знаю, на сколько сие верно, но очень похоже на правду. Революции делают одни, а пользуются их плодами другие. Хочется как лучше, а получается как всегда. Но это слишком обширная тема, чтобы можно ее было распахать в одном абзаце (а я скован рамками - не могу же я писать на одно предложение Адольфа 10 своих - неверно это, он же уже мертв и не может ответить словоблудием на мои словесные изыски).

/Для меня наступила пора наибольшего внутреннего переворота, какой мне когда-либо пришлось пережить. Из расслабленного "гражданина мира" я стал фанатиком антисемитизма./

Идти вниз всегда легче, чем вверх. Разрушать всегда легче, чем созидать. Ненавидеть всегда легче, чем любить. Фанатизм - не есть гуд, но и излишне расслабляться тоже не надо, а то могут трахнуть.

/Если бы еврею с помощью его марксистского символа веры удалось одержать победу над народами мира, его корона стала бы венцом на могиле всего человечества. Тогда наша планета, как было с ней миллионы лет назад, носилась бы в эфире, опять безлюдная и пустая. Вечная природа безжалостно мстит за нарушение ее законов. Ныне я уверен, что действую вполне в духе творца всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело божие./

Самое главное оправдаться именем Господа, убедить себя в том, что делаешь богоугодное дело, тогда и виселицы будут строиться легче, и топор в руках палача будет подниматься энергичнее. Представим ситуацию: деревня, неурожай. Виноваты, ясный пень евреи (кто же еще?) - расстреливаем всех евреев. На следующий год - деревня, неурожай. Виноваты педерасты - расстреливаем всех педерастов. На следующий год - деревня, неурожай. Виноваты однозначно негры - расстреливаем всех негров. На следующий год - деревня, неурожай. Виноваты неформалы, ботаники и интеллигенты - расстреливаем всех неформалов, ботаников и интеллигентов. На следующий год - деревня, неурожай. Виноваты все, кто выпадает из формы образца (ариец, блондин и т.д.), у кого фамилия странная и кто занимается не тем, чем положено (если меня не расстреляли ранее, то обязательно расстреляют в этот раз, у меня и фамилия странная - Семёркин, да и поведение ненормальное) - расстреливаем всех, кто выпадает из формы образца, у кого странные фамилии и кто занимается не тем, чем положено. Ну, теперь то все будет супергуд! На следующий год - деревня, неурожай… А может быть кроме погоды, виновата наша лень, пьянство и раздолбайство вперемешку с блядством и похуизмом, а совсем не евреи, педерасты, негры, неформалы, ботаники, интеллигенты и прочие выпадающие из образца личности?

ГЛАВА III
ОБЩЕПОЛИТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ, СВЯЗАННЫЕ С МОИМ ВЕНСКИМ ПЕРИОДОМ


/Ныне я убежден, что, как правило, - я не говорю о случаях исключительной одаренности, - человек должен начать принимать участие в политической жизни не раньше 30-летнего возраста. Не следует делать этого раньше. В громадном большинстве случаев только к этому именно времени человек вырабатывает себе, так сказать, общую платформу, с точки зрения которой он может определять свое отношение к той или другой политической проблеме. Только после того как человек выработал себе основы такого миросозерцания и приобрел твердую почву под ногами, он может более или менее прочно занимать позицию в злободневных вопросах. Лишь тогда этот более или менее созревший человек имеет право принимать участие в политическом руководстве обществом./

Существует и другая точка зрения: революционеров после 50-ти надо отправлять на пенсию, так как они становятся тормозами того дела, за которое боролись в молодости. Малолетних максималистов однозначно не надо допускать до штурвала власти, они блин вырулят! Получается вилка для возраста политика: 30 - 50 лет, (естественно это для большинства, бывают и исключения). Еще одна фраза классика: "В юности тот не любил, кто не был революционером, в старости тот не набрался мудрости, кто не стал консерватором" (как всегда цитату сильно переврал, память у меня такая: содержание помню, а форму - нет).

/В ином случае существует опасность, что человеку придется либо менять свою точку зрения в очень существенных вопросах, либо остаться при старых взглядах тогда, когда разум и убеждение давно уже говорят против них. В первом случае это очень неприятно для данного лица, ибо, обнаруживая сам колебания, он не может ожидать, чтобы его сторонники верили в него с прежней твердостью. Такой поворот руководителя ставит в беспомощное положение тех, кто следовал за ним, и нередко заставляет их испытывать чувство стыда перед противником, Во втором же случае наступает то, что приходится особенно часто наблюдать теперь: чем больше руководитель сам потерял веру в то, что он говорил, тем более пустой и плоской становится его аргументация и тем более неразборчив он в выборе средств. Чем менее сам он теперь намерен серьезно защищать свои откровения (человек не склонен умереть за то, во что он сам перестал верить), тем более настойчивые и в конце бесстыдные требования начинает он предъявлять своим сторонникам. Наконец дело доходит до того, что он теряет последнее качество вождя и становится просто "политиканом", т.е. Примыкает к тому сорту людей, единственным принципом которых является беспринципность, сочетаемая с грубой навязчивостью и зачастую развитым до бесстыдства искусством лжи. Ну, а если такой все еще продолжает оставаться руководителем целого общества то вы можете быть наперед уверены, что для него политика превратилась только в "героическую" борьбу за возможно более продолжительное обладание местечком. На парламент он смотрит, как на дойную корову для себя и своей семьи. Чем больше эта "должность" нравится жене и родственникам, тем более цепко будет он держаться за свой мандат. Уже по одному этому каждый человек обладающий здоровым политическим инстинктом, будет казаться ему личным врагом. В каждом новом свежем движении он видит возможное начало своего собственного конца. В каждом более крупном человеке - угрозу своему личному существованию./

Каждый находит счастье в своем, кто-то в семье, кто-то в любви, кто-то в процессе умножения своих денег, кто-то в наркотиках, кто-то в самосовершенствовании, кто-то в религии, кто-то в философии, кто-то в славе. Ну, а кто-то в борьбе за власть. И вот борец взбирается в иерархии вверх, по пути топя конкурентов, грызя им горло и подставляя под раздачу. Цель достигнута, вот она вершина, теперь чувак держит руку на трубке с кислородом для народа и получает от этого кайф. Естественно, забравшись вверх, он будет всеми силами пытаться подольше удержаться там, для этого все средства хороши и ложь первое из них. Нельзя к одним подходить с моралью других (к политикам с моральными принципами рядового семьянина, к религиозному деятелю с принципами бизнесмена).
Приведу стихотворение Ю.Левитанского: