|
В понедельник
Понедельник. Дождь. Почтальон под зонтом, похожий на нахохлившегося воробья, разносит почту - работа у него такая. Останавливается около очередного ящика - промежуточной цели его в этот понедельник "мокрого слалома" - кладет в него корреспонденцию или газеты, или журналы, или любую их комбинацию - эдакую сухую бумажную экибану, и отправляется дальше по своему устоявшемуся маршруту. Около одного из ящиков "флажков на дистанции" он останавливается не так, как рядом с другими, да и "куцый" даже не конверт, а бланк на толстой коричневой бумаге всовывает в ящик словно бомбу, рука мгновенно отдернута. С места "преступления" уходит быстро - как бы не заметили.
Женщина с морщинами около глаз, глаз темных, и не цветом темных, а болью, рассказывает молочнице:
- Сынок мой приезжал. Он теперь сержант, орден ему дали и отпуск. Только на два дня. Исхудал он там. Но герой! Его и начальство хвалит и солдаты им довольны. Орел он у меня. Как минута денечки пролетели, снова на фронт поехал. Письма пишет. Не забывает. Я ему тоже пишу, но полевые почты так быстро меняются, боюсь я, что не доходят до него письма или опаздывают. Да и его идут долго, порой в месяц - ни одного, а потом целая кипа - радость. Скорей бы война кончилась.
- Скорей бы… - соглашается молочница и, сославшись на занятость, удаляется от дома, хозяйкой которого и являлась женщина с морщинками около глаз. Глаз темных, и не цветом темных, а болью, неразделимой болью, такую не высушат годы, не сотрет время, не растворит радость, не уменьшат заботы, даже волшебница-любовь, одним своим дуновением изменяющая мир, посмотрит на такую незаживающую рану, да отвернется - не выпарить эту тоску даже самым сильным огнем из всех, что зажигать способны люди. А уж если даже любовь пасует…
Женщина с трясущимися руками рассказывает девочке, что каталась мимо ее дома на велосипеде да запыхалась и остановилась немного посидеть на скамеечке:
- Сынок мой недавно в отпуск приезжал, его в звании повысили, теперь он лейтенант. Два ордена у него и три медали. В окопах не отсиживается. Ястребом на врагов налетает. О солдатах заботится, зря в пекло не посылает. Любят его. Меня не забывает, вот крышу починил, цветов набрал, моих любимых - ландышей. Заботится! Только отпуск ему дали короткий - три дня всего. Вчера на фронт уехал. Скорей бы война кончилась.
- А… - хотела что-то спросить девочка, но ее позвали подружки, тоже рассекающие летний зной на блестючих великах, и быстрее стрекозы она исчезла со скамейки, окопавшейся около потрепанного дома, хозяйкой которого являлась женщина с трясущимися руками. По этим рукам невозможно признать в ней ту, еще крепкую, которую морщинки растрескали лишь у глаз, а вот глаза остались те же: темные, и не цветом темные, а болью…
Седая старушка докладывает санитару, увозящему ее из древнего домика, явно предназначенного на снос:
- Ты на сынка моего похож, ну точь-в-точь, только мой повыше чуток. Он у меня намедни был, отпуск ему дали. Ранили его в руку, перевязанный пришел, у меня сердце так и ёкнуло. Но успокоил - кость не задета. Только уж больно скоро поправился… и снова на фронт. Он у меня теперь капитан. Вся грудь в орденах. Скорее бы война кончилась.
- Так ведь…
- Я тебе говорила уже, что ты на моего сыночка похож?
- Да, бабушка.
- Ну вылитый он, только пониже чуть-чуть.
Машина социальной службы увозила седую старушку от древнего домика, хозяйкой которого та и являлась. Никто из социальных работников особо дом не рассматривал, ни снаружи ни изнутри, и уж конечно никто на заглянул в тумбочку, рядом с кроватью старушки - и без этого дел по горло. А там неприметненько лежал потрепанный прямоугольник дешевой толстой, когда-то коричневой бумаги. Там в стандартных графах было написано, что рядовой такой-то погиб смертью храбрых около такого-то населенного пункта. Посмертно ему дали медаль такую-то, командование в лице такого-то выражает свои соболезнования и т.д. В народе такие извещения прозвали похоронками, сейчас-то уж и слова такого мало кто помнит, ведь та война кончилась более тридцати лет назад. А с седой старушкой особых хлопот не было - спокойная она, только о сынке и рассказывает, да улыбается. Лишь в глаза ее не надо заглядывать, они хоть и стали с годами водянистей, но мрака эта вода не рассеяла, такая темень там и не цветом темная, а болью, что сразу как-то о делах своих "срочных" вспоминаешь…
<<<на Эссе
|