|
Писательская грусть
Она цепкими лапками схватила мое сердце и не отпускает уже давно. Она - это грусть. Но чтобы понять, как ей удалось меня, такого оптимистичного представителя писательского рода, настигнуть, начну сначала. Я в некоторых кругах известный писатель, круги эти узкие и не выходят за пределы нашего сектора галактики. И вот однажды я столкнулся лоб в лоб с собственной славой, гримасу которой я не узнал. Король Базиль, в королевстве коего я совершал туристскую поездку, был очарован моей последней книгой (10 заповедей ловца счастья) и вознамерился получить от меня не просто автограф (его я дал в первый же день нашего знакомства), а цельную книгу про себя, типа "Жизни замечательных людей", точнее: "Жизнь Замечательных Королей" (разумеется в качестве замечательного короля должен фигурировать Базиль). Об этом он меня и попросил, и назвал круглую цифру в твердых галактических червонцах, и добавил пару антикварных вещичек из своей коллекции оружия (он знал о моей страсти к рыцарским доспехам и особенно к редким клинкам). Что мне еще надо было? Да, практически ничего, кроме собственного желания, а его-то как раз и не было. Я сказал "нет". Король улыбнулся и заключил меня под стражу. Теперь я узник, единственный узник в летнем дворце Базиля. Мне в нем отведены более чем скромные покои: одна спальня (кровать два на два метра, с балдахином); одна гостиная, не помню точно сколько она квадратных метров, но в баскетбол в ней можно легко играть командами в полном составе; ванная, состоящая из: самой ванны (то есть просто ванны), душа отдельно, маленького бассейна с пузырьками и струйчатым массажем, большого бассейна с имитацией морской волны; просмотровая комната, снабженная самыми последними визуально-слуховыми имитаторами реальности, с богатым набором фильмов и музыки разных народов и эпох; собственно кабинет, где стоит комп более чем крутой для набития элементарного текста (я писатель консервативный и никаких объемных текстур не использую); еще одна спальня (а вдруг одной мало будет); плюс три гостевых покоя (типа для гостей, которые мне по протоколу не положены); оранжерея (одних видов орхидей в ней тридцать два наименования - представьте ее размеры); крытая практически невидимым стеклом галерея с видом на парк (в который мне запрещено выходить), в которой чудненько гулять в любую погоду. Вот в таких нечеловеческих условиях меня держат здесь. Условия заключения просты как принципиальная девственница: либо я выйду отсюда с книгой о Базиле, либо без книги и без головы (собственной разумеется). Топор и палача мне показали - вид у того и у другого крайне внушительный. Но я не одинок в своей "крошечной писательской берлоге", меня сопровождают и опекают три прекрасные пассии: одна блондинка (а я их люблю), одна - брюнетка (я их тоже обожаю), одна - рыжая (без ума я от рыжих, особенно от рыжих стерв - а эта стервоза еще та!) Впрочем, в спальне мне все три не нужны (слишком много) и я посылаю одну (выборка происходит с использованием алгоритма генерации случайных чисел - проще говоря от балды) за пивом. К сожалению она очень быстро возвращается - запасец темного, светлого, крепкого, слабого, запотевшего, игристого пива (а также любых других алкогольных услад) находится в кладовой, а кладовая всего в двадцати шагах от спальни, так близко она расположена, наверняка, чтобы я не умер невзначай от жажды. От жажды я точно не умру. Но могу умереть от грусти. Почему же я грущу? Уж точно не из-за нехватки жизненного пространства или сексуальной неудовлетворенности, отсутствия творческих мыслей или оптимизма в крови. Просто я тоскую по прежнему моему ПМЖ (постоянному месту жительства). А выглядело оно так: представьте лес, сосновый лес, узкая тропка петляет между деревьями-великанами; за поворотом или в ложбинке перспективы не видно: может избушка на курьих ножках притаилась впереди и ждет, оказать вам сюрприз. Но упретесь вы (если захотите меня посетить и будете терпеливы, и отмахаете пешком десять километров с гаком, гак небольшой - километра полтора) не в избушку, а в землянку. У ней даже окон как таковых нет - одни дыры, но мне так нравится и поэтому в ней дыры, а не окна. Покрыта она мхом, точнее мох оккупировал землю, которой землянка покрыта, а еще точнее - пророс на земле, в которой вырыта моя любимая землянка. В ней всего одна комната с лежаком и письменным столом, на столе общительная Клавка с минимум мозгов (так я называю древний ноутбук, на котором стрекочу свои писульки), по полу бегают мыши - постоянные спутницы трудов моих и моего досуга. В качестве досуга выступает моя муза. В качестве музы обычно выступает Анка-Черные-Подвязки, не буду комментировать ее ник во всеобщей сети, если у вас есть фантазия, то подключив ее вы всё уже поняли. Вообще-то ей моё творчество не нравится, но в узком понимании ее приоритетных направлений разработки сансарической действительности выступаю я, проще говоря, я ей нравлюсь. Не знаю за что и не хочу даже анализировать. Бывают и другие музы, но реже. В основном - Анка, она верная. Не то что бы верная вообще - она непостоянна, но верная мне, пока я есть - а когда палач сделает мне секир башка - тогда привет, Анка найдет другой объект для своих приоритетных направлений и далее по тексту. Вот... опять ностальгия по сердечку моему вдарила и пошла по всему телу распространяться писательская грусть, которую я безуспешно описываю в своем уме. Дело в том, что на компе я могу писать только книгу про Базиля, а остальные замыслы - увы и ах! - приходится держать под черепушкой, они щекочут и напирают, пытаясь найти выход и покинуть закоулки моей головы (не то чтобы им там было плохо, просто замыслы любопытны по своей природе), иногда они его находят - и тогда фьють - нету гениального замысла или другого гениального замысла. Но я по ним не сожалею - я грущу по другому. Особенно грущу даже не по землянке моей (хотя и по ней грущу сильно), а по невозможности исполнить свой супружеский долг. Дело в том, что я давно уже обручен, обручен раз и навсегда на литературе и нет мне покоя в этом браке, точнее не было - сейчас-то как раз покой. Вокруг идеальные условия для занятий литературой, а я хочу попасть в идеальные условия для занятий литературой заточенные под меня (то есть опять грусть замыкается на землянке). В летнем дворце же я лишь могу заниматься коммерческой литературой (шабашить, по-другому), в этом нет ничего предосудительного, но у меня нет к этому настроения, да и вообще - не хочу я писать сейчас про короля, вот про королеву я бы написал (про спящую).
Грусть пытаются расцветить с помощью наркотиков - мне регулярно вкалывают счастье (три куба) или эйфорию (один кубик) или экстаз (не помню точную дозировку). Глюки, ай глюки, вы глюки мои, растудыть вас в качель покилобайтно! Но грусть сильна и могуча, она разбивает их полчища и сама становится глюком, самым реальным из всех, с которым никому не совладать.
Я так сильно загрустил, что даже сочинил стих (обычно мне это не свойственно):
Я шучу, когда надо шутить
И грущу, когда надо грустить.
Но еще я шучу, когда надо грустить,
И грущу, когда надо шутить.
Да, не классика, даже на современный авангард не тянет - но зато от души. И стало еще грустнее. Грусть захватила печень и почки и безжалостно сломила сопротивления моего здорового желудка, теперь желудочный сок булькает грустно. У меня, если сосчитать, в создавшемся положении три выхода: написать таки книгу о Базиле (сие невозможно в принципе, но менее невозможно чем побег - поэтому побег я даже не включил в список выходов - рассматриваются только возможные варианты); продолжать бездельничать в этом суррогатном писательском раю, трахать красоток, принимать наркотики, пить, жрать, спать и не писать; выйти на контакт с повстанцами (не всем монархия здесь люба) и под видом того, что я пишу книгу немножко им помогать информацией - я же буду самым приближенным к королю шпионом, к тому же шпионом которому позволено задавать вопросы очень даже интимные (могу сослаться на то, что это необходимо для книги). Только вот сам я на повстанцев не выйду - они должны на меня выйти. Вот я и жду. Жду, грустя и морально-физически разлагаясь в разных позах и с разными дозировками.
И все-таки я дождался, если не манны небесной, то знака: рыжая стервоза как-то отозвала меня в оранжерею и на стекле пальчиком вывела слово, которое знал я и еще один раздолбай - этим раздолбаем был мой знакомый революционер, вы, возможно, знаете его под псевдонимом "генератор революций". Не надо даже предполагать провокации - спецслужбы Базиля никогда бы не добрались до живого "генератора", и не узнали бы этого слова, а значит - повстанцы на меня вышли. Я тут же сказал "да" (что было совсем не подозрительно - после принятия такой кучи наркоты и стольких оргий у кого угодно психика деформируется в нужную "деформатору" сторону - меня и не заподозрили) королю и начал писать книгу. Книгу рафинированную и льстивую, пафосную и эпосную, героико-романтическую и восхвалительную с одной одиозной фигурой - Базилем во всей его красе. Только в конце этой книги я напишу нечто выбивающиеся из этого контекста: а потом король умер (погиб, пал смертью храбрых, пал смертью трусов, ему отрубили голову - подробности не суть важны), умер также абсолютно точно, как умерла моя писательская грусть сейчас.
<<<на Эссе
|