|
Куклёночек
- Ах ты мой куклёночек, ах ты мой ребеночек! Кровь от крови, плоть от плоти! Зачем я тебя родила, дитятко, зачем молоком своим вскормила? На погибель, на смерть лютую. Хотят тебя в мешок зашить, да в реку бросить. И кто? Отец твой родный. Говорила этому извергу, что ты его кровинушка, что ты его родной сыночек маленький. Слышать ничего не хочет, гнев голову его вскружил, смотрит аки зверь лютый. Говорит, не от меня уродец родился, спуталась я с нечистым. И еще говорит, лучше я своей рукой это порождение зла жизни лишу, чем будет он по свету белому ходить да добрых людей пугать.
Ничего не сказал куклёночек, ничего не сказал ребеночек, только пуще прежнего к материнской груди прильнул, у сердца согрелся, да молоко сосет. Только ночь над деревней звездами высверкнула, только месяц ясный засиял, шур-шур-шур - неслышно куклёночек пополз с сеновала - там мать от гнева супруга пряталась - в спальню к отцу. Неслышимый никем пробрался под покровом темноты на кровать к батьке своему, к груди его прильнул и стал кровь и жизненные соки тянуть. Проснулся отец, да силы уже не те, не обхватить чудовище руками - скользкий, не задушить - шеи нет, не оторвать - присосался на смерть. Тут смерть к отцу и пришла.
- Ах ты мой куклёночек, ах ты мой ребеночек! Кровь от крови, плоть от плоти! Зачем я тебя родила, дитятко, зачем молоком своим вскормила? На погибель, на смерть лютую. Хочет тебя старший сын извести. Думки думает, брови морщит, рожи корчит. Говорит, мол, батька не сам в могилу сошел, не иначе уродец наш - это он тебя, миленький ты мой, такими погаными словами называет - тут замешен. Посему нож вострый заточил и собрался тебе голову отсечь.
Ничего не сказал куклёночек, ничего не сказал ребеночек, только пуще прежнего к материнской груди прильнул, у сердца согрелся, да молоко сосет. Ночь покровом темным убрала с простора ширь, а с дня - блеск. Лишь звездочки поздним путникам подмигивали, да месяц улыбался. Шур-шур-шур - куклёночек ползет невидимый и неслышимый никем в спальню к старшему сыну, как веретено хвост его вертится, ласты по половицам скользят. Старший сын сжимал руками нож широкий и острый, готов был к нападению ночному… да вот беда - очи сомкнул сон некстати. Тут беда и случилась с ним - присосался куклёночек к груди юноши, тянет из него кровь и жизненные силы. Проснулся старший сын, да уж не дотянуться до клинка - под кроватью тот хоронится, не крикнуть - крика в груди нету, слова не сказать - не слетят они с языка, ибо смерть уж стоит молчаливо у изголовья кровати.
- Ах ты мой куклёночек, ах ты мой ребеночек! Кровь от крови, плоть от плоти! Зачем я тебя родила, дитятко, зачем молоком своим вскормила? На погибель, на смерть лютую. Средний сын отца твоего изверга, который тебя в мешке хотел утопить, брат врага твоего, что хотел тебе глотку перерезать, только и мечтает, что молотом тебе голову размозжить. Говорит не зря я на кузнеца учился, теперь будет чем расплющить лысоголова склизкого - так он тебя красивенький ты мой называет, как только земля такого сквернослова носит! Мол, батька и старший брат все бледные и в сукровице приходили к нему во сне, вещали утробными басами, что не сами в могилы сошли, а ты их погубил.
Ничего не сказал куклёночек, ничего не сказал ребеночек, только пуще прежнего к материнской груди прильнул, у сердца согрелся, да молоко сосет. Свет уступил место на крышам деревенским сестрице своей - тьме. Шур-шур-шур - словно ветерок над лугом клевер к траве пригибает, ползет куклёночек в спальню к среднему сыну, ластами перебирает, зрачки вертикальные зеленым мигают. А дурман среднему сыну очи затуманил, дрёма тяжелая светлую голову его к подушке прилепила, молот надежный руки уже не держат. Куклёночек тут как тут, орудие для себя смертоносное устраняет, к груди брата своего припадает, начинает кровь и силушку из него тянуть. Очнулся от дрёмы средний сын, хотел чудищу голову размозжить, да сил нет и до молота не дотянуться, одно осталось - захлебнуться криком своим. Тут смерть в свои объятия его и приняла.
- Ах ты мой куклёночек, ах ты мой ребеночек! Кровь от крови, плоть от плоти! Зачем я тебя родила, дитятко, зачем молоком своим вскормила? На погибель, на смерть лютую. Сжечь соседи да родственники дальние, да друзья, что лучше бы словом этим высоким не называли себя, все хотят нас с тобой извести. Сестричка младшенькая тому поспособствовала, растрезвонила по всей округе, мол, явились ей во сне вещим отец твой и братья, белее мела их лица вытянутые были, глаза тем светом, что мертвый мир освещает, подернулись, и нет чтобы им просто в ее сновидении маячить, да сну спокойному мешать, так разболтались пустозвоны пуще священника местного, да всё одно талдычат хором нестройным, что ты их в могилы свел. Как будто лучшее из когда-нибудь на свет рождавшихся созданий - мой ясный и пригожий сынок - на такое способен. И теперь все в деревне меня ведьмой называют, и вместе с тобой хотят спалить прямо в избе. Слышишь стук? То гвоздями двери и ворота заколачивают, кольями подпирают, охапками соломы забор обкладывают. Сейчас красного петуха к нам в горницу закинут!
Ничего не сказал куклёночек, ничего не сказал ребеночек, только пуще прежнего к материнской груди прильнул, у сердца согрелся, да молоко сосет. Тут грудь материнская иссякла. Не смутился куклёночек, лишь причмокнул, и стал тянуть кровь и жизненные соки из той, что единственная любила его пуще собственной жизни.
- Пей, мой куклёночек, пей, мой ребеночек. Силы мои забирай. Тебе они пригодятся, мне-то уже не спастись, а ты кидайся в колодец, там от жара схоронишься…
Такой дала совет куклёночку его мать, и со смертью отправилась в путь свой последний. Не увидела, как деревенский люд спалил все ее хозяйство, вместе со скотиной. Как в огне метались горящие клубки-куры, как билась о брусья корова и ломала о них рога. Шур-шур-шур - обгорает плоть куклёночека, жар чешую шелушит, шипит злыдень, плюется, ползет к колодцу. Бултыхнулся в него и затих. На утро следующего дня в золе его труп обгорелый так и не нашли. С тех пор он по миру ходит и по ночам из младенцев, за которыми родители недостаточно приглядывают, кровь пьет. Но и подростками не брезгует, а когда детей в селении, где он гнездо свое свил нет, то и взрослыми не брезгует. На этом сказочке конец, а кто слушал, тот может в шапку кинуть медяк, - сказочник, провел большим пальцем последний раз по полифоническим гуслям, и стал паковаться.
- Деда, а деда! А как куклёночка извести, ежели он в нашем околотке появится? - щебетали детишки несерьезного возраста, обступившие бродячего сказителя. Родители их кланялись к шапке его на мостовой и кидали в нее мелочь.
- Если в селении вашем куклёночек заведется, а вы к тому времени еще живы будете, то знайте средство от него только одно есть - избу, где последний житель преставился, надо сжечь. А ближайший колодец засыпать камнями и бревнами, утрамбовать и плитой каменной завалить. Можно и крест на ней выбить, пользы от этого никакой, но и вреда не будет. И на месте этом поганом уже больше никогда ямы не рыть. Только жечь избу надо без приготовлений, ни скарба, ни скотины домашней не собирая. Ибо, если добро нажитое начнешь сохранять-прятать, так неминуемо и куклёночка сбережешь. А он ужо тебя отблагодарит по своему. И помните, кто по ночам спит, тот пусть не думает, что обязательно проснется…
<<<на Эссе
|