Графиня Дина

Исполнять обязанности старшего помощника главного повара в графском замке - это вам не ёжиков лохматить. Впрочем, тут имеются две оговорки. Во-первых, кое-кто - а кое-кто - это очень эфемерная группа ими могут быть и короли и золотари, то есть теоретически и те, кто может взлохматить не одно стадо ёжиков в две минуты и при этом – чем судьба ни шутит – работать на кухне. Во-вторых, я не просто помощник главного повара, но еще и её сын (то есть на кухню я попал не случайно). Да, мне за тридцать, но для моей матушки я все ещё являюсь маленьким и неразумным оболтусом и это на всю жизнь. Сие обстоятельство накладывает некоторые преференции и на меня обрушивается не океан прямых и косвенных обязанностей и.о.ст.пом.глав.повара, а всего лишь их бурное море. Однако, за тридцать лет я кое-чему научился, в частности я научился быть сразу в семи местах и нигде одновременно, везде демонстрировать крайнюю озабоченность и направо и налево заявлять – безапелляционно притом! - что меня ждут в восьмом месте и мне крайне срочно, то есть уже вчера как, надо было там быть, посему дополнительный груз обязанностей я на свои хрупкие плечи (косая сажень между ними поместится, да даже и прямой сажени места хватит) взвалить никак не могу. Кроме этого, я знал почти все потайные и некоторые секретные места замка, так что если вдруг мне хотелось побыть одному, предаться неге, побездельничать, повалять Ваньку (точнее Маньку, я из классически сексуально ориентированных оболтусов), вздремнуть, поволынить, слегка подремать, подремать от души, провалиться в царство Морфея конкретно и надолго, в конце концов, просто перекусить между полдником и ужином, в общем если я давал себе роздых, то мне было где переждать часа два, а то и три. А там глядишь и ужин, и уже можно отправляться спать, захватив с собой пару бутербродов с компотом, или солененькой воблы с пивом, или соточку белой и огурчиков - настроения под вечер бывают разные. Опять же женская половина холопского дома - это же целый мир грез, точнее былей и былин…

Неудивительно, что когда граф меня позвал, я его не услышал. Был занят архиважным проектом: разглядывал в оптический прицел - его я позаимствовал в графском арсенале - владения барона Врангеля. Наш граф Бестужев готов был отдать любую часть из своего многомиллионного капитала, чтобы выкупить у Врангеля тот клочок земли, что был виден из гостиной, из оранжереи, из столовой и даже из восьми из пятнадцати спален нашего замка. Но барон принципиально не продавал, и терзаниям графа не было видно конца. Как так, ведь он не мог заявить, что из его замка не видно владений других феодалов. Какой ужас, такое даже икрой не заешь с рябчиками, да шампанским не запьёшь. А вот с крыши нашего замка, да еще и в оптический прицел был виден не только особняк барона, но и барышни, которые играли в крикет на одной из зеленых лужаек поблизости. Конечно, не откликаться на зов (а уж свое имя я за тридцать лет от других кличей отличать научился), было чревато. Но если учесть, что я не просто и.о.ст.пом.глав.повара, но еще и внебрачный сын графа, то выходило, что розги не увидят моей задницы. Раньше надо было воспитывать…

- Идиот! - ага, граф перешел на второй уровень, теперь с крыши и вовсе было спускаться бессмысленно. Пусть проорется.

Нет, положительно на оптических прицелах папаша сэкономил, в панталонах они бегают или без? Не разобрать.

- Горемыка! - а вот это уже мама, да и в голосе какая-то безнадега. Черепица на крыше стала невыносима жестка и противна моей почти новой рубахе и джинсам.

- Иду! - в стиле тирольского йодля выдал в эфир я, и в скорости затопал по лестнице.

- Вот ваш прицел папа, извините не могу с вами поговорить, меня мама ждет, - я всучил обомлевшему от такой наглости графу оптическую трубку и, увернувшись от его гневного пинка, понесся на всех парах к маме.

- Никогда не называй меня папой, …! - граф прибавил одно слово очень точное, но не вполне цензурное, ну разве можно так расслабляться, даже в доме, а как же этикет?

- Стекляшки не врут!

Да стекляшки не врали, стеклом в простонародье, да и в рядах аристократии с интеллигенцией называли анализы ДНК, они выглядели как бруски фиолетового стекла, правда, сейчас почему-то пошли зелёные. Вот у мамы стекляшка фиолетовая, а у меня зеленая. Но цвет не особо важен, главное, что в них заложено. В моей, вот всё просто: папа - граф, а мама - повар. А я получаюсь барчук, полукровка. Да-с.

Заваливаюсь в кухню во всем блеске великолепия и могущества, но весь этот айсберг пафоса разбивается о плачущую маму. Большая румяная от никогда не остывающей плиты и по её щекам потоки слез, горе безудержно.

- Мама! - бросаюсь к ней. Если бы у меня были короткие руки, я бы не смог обнять маму, но руки у меня длинные, Мама большая и теплая, её слезы жгут мне лицо и еще больше жгут сердце. Да я за неё кого хошь порву!

- Горемыка, - её голос срывается, она уже не может говорить, только сотрясается в моих объятиях.

- Всё будет хорошо, - тысячекратно повторяю я заклинание. Важен не тон, важна забота, важна любовь, важна ласка, важна искренность.

Я более чем не уверен, что всё будет хорошо, более того я даже не знаю из-за чего сегодня сыр-бор. Во всяком случае, я никаких косяков на этой недели не выкидывал. Помощникам (не главным) я корчу зверскую рожу, мол, валите. Они прерывают стряпню и деликатно удаляются. Кроме, конечно, Степаныча, даже если на кухне кто-то начнет рождать, то он не прекратит готовить свой фирменный соус. У него всё четко: если процесс приготовления пищи начался, то его может внепланово прервать только смерть. Но на Степаныча в плане конфиденциальности можно положиться - он глух как пробка. Когда мама более-менее успокоилась, я потихоньку стал выведывать. Что же произошло у нас.

- Наш-то женится… - еще шмыгая носом, сообщила мама.

Наш - это граф.

- Так он давно обещает.

- Долго запрягал, да быстро под венец понесся. Всё, Горемыка, теперь для нас настанут новые времена (слово «новые» прозвучало, как смертный приговор без права обжалования). Женится он на мегере, а у той, оказывается, от него дочурка. Так что мы по миру пойдем. Съедят нас, живьём съедят…

Нет, я не мог вернуть покой моей маме. Она любила отца. Давно и безнадежно. Она была очень доброй и слегка не в себе, чтобы это понять, достаточно было заглянуть в глаза, слегка пустоватые и очень голубые. Но если кто-то мечтает вставить себе новые зубы, то может при мне назвать мою матушку сумасшедшей…

Альбина фон Клейн приехала в пятницу, многие черные дела совершаются в пятницу, видимо, люди не могут их дотянуть до понедельника, а в выходные заниматься мраком не досуг. Мама добровольно "заключила себя под стражу" на кухне и оттуда её было не выманить никаким Макаром. Вся остальная челядь, в том числе и и.о.ст.пом.глав.повара выкатилась на крыльцо, а кого этикетам там не предусматривалась, те таращились из окон, и щелей (если даже морды лица высунуть было нельзя). Обед то не подгорел, а вот остальные дела по хозяйству пришли в запустения. Избранница графа вышла из ладно как и подобает будущей хозяйке замка. Высокая, с норовом в глазах и чувствующейся большой историей за плечами. Граф вел её за руку и заметно расцвел, он стелился красным ковром и конец этого ковра вел вне всякого сомнения в спальню. Я бы такую барышню тоже на сеновал не повел. Масть не та, чтобы сено подобным крупом мять…

Тяжелый разговор с отцом и по совместительству графом и по совместительству женихом назревал. И этот плот сорвался с древа и в ошметки раскололся об пол кабинета его светлости Седой и величественный он чистил свой любимый карабин.

- Никогда, никогда, слышишь? Не называй меня отцом. А то вот из этого карабина, слышишь?

- Ваше светлость, я свое место знаю, оно на кухне, - я поклонился.

- Не юродствуй, оболтус. Ты знаешь, как я к тебе отношусь.

Меня аж перекосило от такой милости.

- Спасибо на добром слове. Только я бы хотел и свои пять копеек в беседу вставить.

- Шта?! - взвился граф.

- Ежели моя мама из-за вас ещё раз заплачет, я вас кухонным ножом зарежу.

Вот и поговорили отцы и дети…

К свадьбе готовились все. Граф бил копытами и его усы гордо показывали в небеса, Альбина торжествовала по-тихому, но светилась и даже излишняя пудра этого свечения скрыть не смогла. Холопы ликовали, предвкушая большую пьянку и подарки от графских щедрот. Мама больше не плакала, только под глазами её появились несмываемые даже родниковой водой черные круги. Я старался быть как все и моя морда лица выражала вселенское безразличие: мы и не такое видали! Только вот этот кирпич треснул. Когда к нам явилась Дина. К приезду дочки Альбины (и вроде бы дочери графа, но пока стекляшку не увидишь, утверждать точно нельзя, кто есть отец) я был готов. Не готов я был сердце из груди вынуть и к её ногам бросить. Только ведь любовь нас не спрашивает. - А дочка-то у них белая. Добрая дочка… - сказала мама, они не удержалась и выглянула из окна кухни на приезжую.

Убедившись, что еще одна особь фон Клейн настроение у мамы не испортила, я закинул в рот щепотку очищенного грецкого ореха и, мерно пережевывая сухую и калорийную пищу (до обеда еще далеко), направился смотреть чудо-юдо, потому что хоть и со зрением у меня полный порядок но разглядеть в окно кухни белую барышню особо не получилось. У мамы то зрение внутреннее, она сердцем видит. Ну а мужики - и я не исключение - любят глазами.

Торкнуло меня на лестнице. Она поднималась, быстро так, без всяких напускных приличий. Так подростки всегда поступают: они жизнь обгоняют, несутся в будущее на полных оборотах. А сердчишко у меня выпрыгивало. Я морду, конечно, делал по-проще, чтобы окружающие не догадались. Чай тридцать лет живу. Даже подпирающий стену Алешка ничего не приметил, да он всё больше на девку лупоглазился. Тут я его в бок и тюкнул локотком:

- Хороша, краля?

- Не нашего полета бабенция, - оскаблился Лексей, он стекляшку до сих пор не получил, так что ходил у нас в мальчиках, без отчества. Да, с мамой его не все так было просто. Слаба на передок. Только вы при нем это не говорите, а то челюсти менять придется. У нас вообще в замке народ вспыльчивый, золотое дно для стоматологов…

Как-то раз я стругал свистульку для Малого и вдруг затылком и кишками почувствовал - она! Вспотел, брюки начали топорщится. Нож в руках только не задрожал, за тридцать лет руки научились делать кое-что без участия тела и сознания в особенности.

- Что делаешь? - спросила она.

Это был контакт, или мы просто интересуемся из вежливости? Вот тогда во мне пружина и распрямилась, бесёнок проснулся и как вскочит:

- Ваша светлость, вам бы в господских покоях быть, а здесь кухня, щепка может в глаз отлететь…

Зашипела, убежала. Я воткнул нож в стол. Ну и чего я делаю, а? На шум прибежал Малой.

- Готова?

- Держи, - я протянул свистульку.

- Большая, - его глаза довольно расширились, - Спасибо!

- Ну и чего ты не свистишь? - раздраженно спросил я.

Малой надул щеки и выдал какофонию.

- Малой, лучше не свисти тут, иди во двор и там упражняйся.

Пацаненок довольный убежал. Нож остался покачиваться в сосновых досках. Кровь стучала в висках. Идиот…

Автор очень надеется, что когда-нибудь допишет этот рассказ, но пока мыслей – что было дальше – нема…

<<<на Эссе